Ангелина во всех этих делах и акциях на благо своего города поучаствовать не успела – во-первых, ей было некогда, а во-вторых, довольно скоро стала ездить в другие монастыри и оставаться там подолгу, особенно после того, как потеряла работу. Приехала и в этот – два часа электричкой, два часа автобусом, немного пешком – вот и здесь.
Вообще-то она окончила факультет по швейному моделированию и была уверена, что приобрела профессию не только интересную, даже творческую, но и перспективную. Потом собиралась закончить на всякий случай бухгалтерские курсы, чтобы работать у каких-нибудь появившихся вдруг новых русских, или просто в фирме или в кооперативе, но и этого не успела. Возможно, работать она пошла бы в какое-нибудь местное ателье или на фабрику… Но фабрика вдруг закрылась, не выдержав конкуренции с пришедшим китайско-вьетнамско-турецким рынком.
Зато имя Ангелина, которым она была обязана бабушке и от которого прежде у неё были неприятности, вдруг повернулось к ней благоприятной стороной. И если раньше, в школе, её дразнили ученики, и над её ангельским именем посмеивались надменные учителя, то теперь все замирали как перед чем-то необычным и нездешним. Все минусы этого странного таинственного имянаречения обернулись для неё плюсами.
– Ангелина! Бери, не стесняйся! Это я сама пекла!
Пирожки с капустой и картошкой. Вкусные. А у Ангелины с собой – тыквенная запеканка. И вы тоже берите, не стесняйтесь.
Может быть, кому-то и могло показаться, что живёт она как ангел, но всё же её жизнь была далека от ангельской. У неё даже когда-то был муж. И всё было у них хорошо, пока батюшка Нил, иеромонах монастыря, тот самый, к которому она сейчас и приехала, не сказал ей: «Ангелина, ты во грехе живешь. Муж твой неверующий, и брак твой невенчанный, а это есть блуд, и ты страшно грешишь».
К этому иеромонаху она приехала тогда со своей знакомой, которая долго убеждала её поехать «в монастырь, к старцам». И был он почти как старец, ходил в клобуке, и все шли за ним, бежали, на ходу кланяясь и прося благословения, как будто он настоящий Христос. Да, монах – это совсем другое дело. Он всех выше. Он всех духовнее.
Однако муж её, Славик, любитель мотоциклов и гонок, венчаться наотрез отказался. И монахи в тёмных одеждах у него никакой радости не вызывали. «Вот ещё фигня какая, – сказал он. – Зачем это? Вот когда я стану таким верующим, как ты, тогда и повенчаемся».
И поститься не захотел, хотя батюшка сказал: «У хорошей христианки даже кошка постится». Ангелина так и не смогла заставить поститься ни Славика, ни кошку, и даже не поняла, с кем было труднее. Первый назвал её фанатичкой, а вторая пошла бродить по помойкам. И Ангелина снова поехала жаловаться к батюшке. А он на исповеди развернул перед ней список грехов из какой-то книжки – делала ли то, делала ли это, да такие, про которые она даже не слышала прежде. А он, разложив брошюру, строго водил пальцем, показывал следующий грех в списке, ужаснее предыдущего. Ангелина опускала взгляд, отрицательно мотала головой. Получив таким образом просвещение в области сексуальных извращений, она вышла вся красная от стыда, и потом ещё потребовалось время, чтобы выгнать из головы все образы, навеянные той исчерпывающей исповедью.
И хотя многого из того списка в её жизни не было и в помине, батюшка подверг строгой ревизии всю её семейную жизнь, упорно твердя своё: невенчанный брак – это блуд.
И тогда Ангелина, напуганная страшным адским пламенем для блудников и прелюбодеев, стала избегать отношений с мужем. Ей вдруг стало как-то страшно жить. Куда ни шагнёшь – везде погибель. Общение с друзьями погибельно. Молоко в пост – гибельно. Животных гладить нельзя, грех. Одежда только с длинным рукавом, даже в жару. А чтобы платок с головы снять – даже не думай. И даже смотреть на мир надо как-то осторожно, исподлобья, с опаской.
Славик сначала расстраивался, сердился, сокрушался и негодовал, требовал объяснений, а потом тоже стал как-то отдаляться, и однажды Ангелина узнала, что появился у него кто-то.
Казалось бы, всё само собой и разрешилось, и батюшка сказал, что вот Бог всё и устроил, и это настоящее чудо, но тут возникла новая проблема. Как жить дальше? Уходить, стало быть? Уходить, ведь это его квартира, это она у него жила. И даже сама там обустраивала кухню, вешала сшитые своими руками цветастые шторы, мыла окна, когда родители Славика предоставили им эту квартиру. Куда уходить? Но батюшка особенно не волновался. Домой, куда же ещё? Домой!
Как это было хорошо сказано: домой. И как сама раньше не догадалась!
Но только теперь в доме у неё всё было по-другому. После её замужества за прошедший год подрос младший брат, а сестра привела в дом своего друга, и они поселились в комнате Ангелины. А вещи Ангелины уложили в коробки и подняли на антресоль.
И как теперь вернуться? Что сказать родным? Никто теперь её там не ждёт, потому что её жизнь считалась устроенной и благополучной. Повезло, можно сказать. И как объяснить теперь им, что оставила она всё это? Чем плох вдруг стал Славик – спортсмен, хоть и местного масштаба, непьющий, красивый, и деньги какие-то зарабатывающий?.. Какой-то батюшка посоветовал?.. Она представила не то что негодование – а гробовое молчание родственников при этом известии, их вытянувшиеся помертвевшие лица, как будто она собственными бездушными руками убила эту свою устроенную жизнь, и Славика, и себя заодно. Никто не поймёт, что случилось. Иначе как сумасшествием и болезнью это всё не назовешь.
Духовник только перекрестился, вздохнул о таких неожиданных искушениях в жизни Ангелины, сказав, что это, должно быть, испытание такое за гордыню её, или ещё за какие грехи, или грехи её родственников до седьмого колена, надо терпеть, а вообще Бог устроит всё, и велел поехать на время пожить в женском монастыре у матушки Степаниды.
И Ангелина, не заезжая домой, не попрощавшись со Славиком, оставив на его попечение кошку, отправилась к матушке Степаниде – помогать восстанавливать обитель. Несколько часов на автобусах с пересадками, на самом краю области и епархии, в глуши. Как хорошо, подумала она, подальше от суеты. Подальше от этого погибельного мира.
Уже на следующий день она была одета в длинный подрясник, на голове её появился тёмный платок, она ссутулилась и приобрела мрачный, неприступный вид. Её короткие каштановые волосы скоро отросли, и она закалывала их пучком на затылке, как учительница. В зеркало на себя перестала смотреть, а посмотрев однажды, удивилась. Серые глаза совсем потемнели, а вытянутое немного лицо стало каким-то заострённым, серьёзным. Хорошо, что зеркало в монастыре было только одно, на дверце старого шкафа в кладовой.
Суета, однако, оказалась в этой обители ещё та. Хотя поначалу Ангелина не замечала её, а больше чувствовала благодать, тихую неземную радость, наполнившую душу. Она легко вставала в полшестого на утреннее правило, на часы и полунощницу, потом шла на послушание – на огород, на уборку храма или шить покрова и украшения. И было ей хорошо. И матушка радовалась: «Шьёт-то как!.. Такие люди нам очень нужны!.. Таких бы людей нам побольше!..»
ebooksa