— Четырехголовый?
— Да. — Алекто села обратно. — Вы что-то о нем знаете?
Старик пошевелил бровями.
— Огненный бог…
— Нет-нет, это "тварь о четырех головах", как в вашей песне. — Она совсем позабыла, что они не ведут беседу, а каждый говорит сам по себе. — Вы можете что-то вспомнить об этом?
Пальцы ковырнули фигурку.
— Огненный бог и четыре Покровителя, — внятно повторил старик, и Алекто умолкла, глядя на него.
Не успела она опомниться, как он потянулся к стене и, сняв инструмент, перехватил его с ловкостью, могущей быть лишь у людей, десятки лет посвятивших своему ремеслу.
Пальцы нежно пробежали по струнам, словно будя ротту. И Алекто показалось, что инструмент преобразился: он уже не казался таким темным, да и облупившийся лак придавал ему скорее благородство. Лицо старика тоже изменилось, сбросив те самые два десятка лет, которые он провел в тишине и темноте.
Немного освоившись, пальцы тронули струны уже смелее, и Алекто замерла, услышав низкий густой голос, лишь на дне которого что-то едва слышно дребезжало — недостаток, которого, верно, не было в расцвете славы и молодости музыканта.
Полились слова, и с первых же она поняла, что это та самая песня — о твари о четырех головах.
— Вам не по нраву прогулка?
Я подняла голову. Черные волосы короля, в которых застряли снежинки, трепал ветер.
— Боюсь, сегодня слишком холодно, ваше величество. Да и избыток людей меня утомляет.
— Вас не интересуют ни ювелирные украшения, ни сладости на площади?
— К первым я никогда не питала слабость, а вторым предпочитаю мясо.
— Тогда наши пиры должны вам нравиться.
— Они мне нравятся, ваше величество.
— Это связано с вашей дочерью?
— Пиры, сир?