Интенция

— Прости, Ники, — ответила девушка и, быстрым шагом спустившись по лестнице, скрылась из виду. А я так и остался стоять, глядя, как за ней закрывается входная дверь.

Помню, еще полгода назад я смотрел в ее улыбающиеся глаза серого цвета и, подражая Джессу, пытался неумело флиртовать, говоря, что они прекрасны, как летний дождь. Теперь я понял: я ненавижу дождь. Со всей силы захлопнул дверь. В комнате брата что-то разбилось, ударившись о стену. Я упал на кровать и, повернувшись на бок, закрыл уши руками. Только бы не слышать.

***

После разрыва с Рози Джесс словно с цепи сорвался. Стал замкнутым и мрачным, часто появлялся лишь под утро. Вместо сердца в нем разверзлась глубокая черная бездна, где он хоронил собственную боль. Наверное, ему было так легче, ведь он не мог рисовать, как это делал я. Зато он мог драться. Выбивая из себя счастливые воспоминания. О Рози. О доме. О маме с ее пирогами по пятницам и своей прежней жизни.

Джесс десять лет посвятил боксу. Мама была не в восторге от его увлечения, но сильно не возражала, надеясь на то, что «мужской» вид спорта сможет укрепить связь между ним и отцом. Не вышло.

Однажды утром я понял, что отец вернулся. Догадался по мерному деревянному стуку. После пожара он начал хромать, так что ему приходилось использовать трость. Снизу раздавались звуки перебранки. Джесс что-то крикнул ему, кажется, послал куда подальше и хлопнул дверью.

Их отношения даже при жизни мамы сложно было назвать нормальными. Отец, наверное в силу профессии, всегда был жёстким человеком, не терпящим никакого мнения, кроме своего собственного, поэтому Джессу, как старшему, доставалось за любые, даже самые крошечные проступки. И только маме как-то удавалось подобрать к ним двоим ключ. Рядом с ней они становились мягче, уступчивей, поэтому, когда её не стало, мы с Джессом в полной мере ощутили ту глубину боли, в которую отец сам себя загнал. Я пытался вспомнить, улыбался ли он хоть раз после её смерти, но так и не смог.

— Неужели ты не видишь, что с твоими сыновьями творится? — ругалась тетя Марго на отца. — Джесс каждый день приходит с новыми синяками. Я не знаю, что он делает. Не знаю, где пропадает ночами! Если ничего не сделать, то и Ник пойдет по его стопам. Он же во всем подражает старшему брату. А его рисунки, ты их видел? Он же кроме черного вообще другие цвета не использует, да и те больше похожи на бред человека из психической лечебницы.

— Ник всегда был таким, — отмахнувшись, произнес отец. — Он всю жизнь рисует чушь. А у Джесса просто переходный возраст. Перебесится. Вспомни меня в семнадцать.

Я решил не спускаться вниз. Закрыл дверь, швырнул на кровать блокнот и уселся рисовать еще пару десятков пугающих черных картинок, потому что знал: если отец что-то решил, спорить все равно бессмысленно.

***

Спустя неделю нам пришлось переехать. Страховка частично покрыла долг перед банком, но так как мы брали для покупки квартиры заем, то после пожара потеряли всё. Накопленных средств хватило на крошечный домик в городке под названием Хейвен[2]. Казалось, для подобной дыры невозможно было придумать имени более неподходящего. После кипящего жизнью и развлечениями Лондона здесь было по-мертвецки тихо.

Я окинул взглядом квартал, покрытый саваном уныния и поросший зелёной вездесущей плесенью. Из-за постоянной влажности она, как вельветовый чехол, окутывала все: деревья, стены, старые крыши домов. В «Раю» не было ничего, кроме рыбных рынков, редких туристов и отвесных скал, которые выглядели так, что, того и гляди, обвалятся в море, отправив этот городишко на дно - кормить рыб. Может, этого конечно никогда и не произойдет, кто знает. Но я каждый день мечтал об этом.

Кэннери Роуд. Или, по-простому, «консервная улица», получившая свое название из-за расположившегося неподалеку завода, стала моим домом. Налево она вела к школе и центру, а направо — к депо.

Тридцать два. Именно столько поездов проходит мимо за ночь. После переезда, лёжа без сна в полуночной темноте, я считал поезда. Как будто от этого могло стать легче. Некоторые считают овец, я — стук колёс о стальные рельсы.

Джесс же продолжал по ночам драться. Я подозревал, что теперь за деньги, потому как они стали внезапно водиться в его карманах. Отец продолжал пить. А я продолжал просто жить, надеясь, что вдруг завтра станет лучше.

Не стало.

Я хорошо помню тот день. Тишина внизу подсказывала, что Джесс уже ушел. Медленно спускаясь по ступенькам вниз, я заметил крупного высокого мужчину, за которым отец закрывал дверь, но разглядеть его не смог. Когда вошел в комнату, папа встретил меня хмурым взглядом и привычным молчанием.

Пристроившись на колченогом стуле, я оперся коленями о стол и уставился в окно. Отец зажег газ под кастрюлей с чем-то, наверное, со вчерашним супом. От меня не могло ускользнуть, что вид у него был не такой, как обычно, безразлично депрессивный, сегодня он выглядел обеспокоенным.

— Пожалуй, ты должен знать, — сказал он, отвернулся и, взяв засаленную ложку, помешал суп. — Джесс больше не будет жить с нами.