Интересно, отмечал Ясперс, что на трансцендентное косвенно указывает даже скептицизм. Говоря «познание невозможно», древние и новые скептики тем самым удостоверяют существование этого самого таинственного «непознаваемого», служащего целью и областью (я не говорю «предметом», ибо это не предмет) философской веры.
Религиозная вера жестко связана с догматикой и откровением. Научное знание опирается на рациональное познание и имеет дело с предметной областью. Философия принципиально находится где-то между первым и вторым.
В сочинении «Философская вера» Ясперс дает шедевр размышления о вере и знании. Вера и знание не сводимы друг к другу. Нельзя при помощи знания решить главные человеческие проблемы, вопросы о смысле, о Боге, свободе, смерти, добре и прочее. И нельзя при помощи веры строить дома, самолеты, решать задачи, выяснять, сколько будет четырежды три… Вера всегда личностна, знание всегда безлико. Вера не знает доказательств (но лишь свидетельства), знание знает доказательства и не требует свидетельств. Знание анонимно и передаваемо другим, веру нельзя отделить от личности (а личность – от ее веры). Вера непередаваема, но субъективно достоверна; знание, напротив, передаваемо и всеобще: оно для всех и не для кого. Веру нельзя иметь, в ней можно только быть, знание можно иметь, но в нем нельзя быть. Невозможно «иметь» веру или «быть» в знании. Ибо вера всегда субъективна, личностна, свободна, недоказуема и непередаваема, а знание, напротив, всегда объективно, доказуемо, анонимно, передаваемо, принудительно. Вера и знание для человека при всей их противоположности – словно два крыла у птицы: ни на одном из них нельзя лететь без другого. (Хотя были эпохи, пытавшиеся, как раннее Средневековье, упразднить в культуре знание в пользу веры или, как Просвещение, упразднить веру, отождествив ее с «суеверием», и редуцировав всю жизнь человека к знанию.) Вера предваряет знание (как
И все эти рассуждения Ясперс увенчивает известнейшим замечательным примером. Для иллюстрации взаимной несводимости, неконвертируемости и незаменимости веры и знания Ясперс приводит Джордано Бруно и Галилео Галилея. Оба жили примерно в одну эпоху и очутились примерно в одной ситуации и в чем-то по сходному поводу. Оба оказались в одном месте, в котором вовсе не хотели бы очутиться, – в пыточной камере священной инквизиции. И оба оказались перед похожим выбором.
Но сколь противоположны эти люди! Говоря языком Макса Вебера, это противоположные человеческие «идеальные типы». И дело вовсе не в том, что один – трус, а другой – герой. Оба не были ни трусами, ни героями. Их выбор обусловлен чем-то более фундаментальным и знаковым. Галилео Галилей – это архетип ученого Нового времени. (Не зря его личность так волновала Ортегу-и-Гассета и Бертольда Брехта, посвятивших его судьбе свои выдающиеся книги.) Он – идеальный и образцовый человек знания, со всем тем, что было сказано о знании. С него (и с его отречения) начинается вся наука Нового времени. Его поставили к стене и сказали: или будем тебя пытать, или ты отречешься! И конечно, он отрекся. И был прав. Иначе и быть не могло. Его истина научна, то есть объективна. То есть безлика и легко отделима от него, от его личности. Она никак не зависит от его слов и не требует жертвы его жизнью.
А Бруно – образцовый человек религиозного склада. Человек пылкой веры. Он и был основателем новой религии (на основе герметизма, неоплатонизма и древнеегипетских культов), пророк, мистик, поэт. К науке (вопреки тому, что до сих пор порой тиражируют в школьных учебниках) он имел самое отдаленное отношение, рассматривая ее лишь как инструмент для своего мистического творчества. Например, он утверждал, что во всех мирах есть жизнь. Но доказать наличие жизни во всех (!) мирах невозможно! Как это докажешь? Это прямо вытекало из его мистических религиозных установок, о том, что весь мир пронизан Богом. Его вера от него неотделима. Отречься от нее – это отречься от себя самого. И единственный способ засвидетельствовать свою веру – это умереть за нее. И он во имя своего «героического энтузиазма» (то есть мистического, сродни Эросу Платона, слияния с Единым Богом) идет на свой героический костер. Хотя Бруно вовсе не стремился к мученичеству, он хотел жить и был готов к компромиссам; но что ему оставалось делать? Вот два типажа, в чем-то близких и при этом предельно далеких. Этот ясперсовский пример (ставший более чем хрестоматийным) наглядно показывает нам, что такое вера и знание. Это что касается философской веры, по Ясперсу.
Итак, подведем промежуточное резюме. Цель философии – не какой-то особый предмет, а новый взгляд на старое, стремление развить в человеке личность, пробудить свободу. Философия располагается между искусством, наукой и религией, но к ним не сводится, что и описывается при помощи выявления «философской веры».
Теперь оставшееся я разделю на две неравные части. Сначала я быстро и кратко изложу… три тома ясперсовской «Философии»: о чем там идет речь, каковы ключевые понятия и ходы мысли. Коль скоро сам Ясперс учит нас, что истину нельзя назвать – на нее можно лишь указать рукой, следуя его совету, именно это я и попытаюсь сделать.
А потом я остановлюсь подробнее на его философии истории, оценке современности и перспектив человечества.
Теперь я постараюсь сверхлаконично в нескольких словах очертить перед вами основные контуры того, что можно назвать «философской системой» Карла Ясперса, разворачиваемой им в монументальной трехтомной «Философии». Не будучи гегельянцем, Ясперс, однако, любил цифру три. У Гегеля, как вы знаете, была тоже непреодолимая склонность к цифре три. Гегель (вслед за Проклом) считал ритмику любого развития триадичной: он разделил свою грандиозную систему и свои главные труды на три части; «Наука Логики» и «Энциклопедия философских наук» – написаны в трех томах. И в «Философии» Ясперса так же речь идет о некой трехчастности, трехэтажности человека, мира и познания. В качестве ассоциаций, помогающих лучше понять дальнейшие непростые размышления немецкого экзистенциалиста, напомню вам, во-первых, разделение Кантом предметов философии («трансцендентальной диалектики») на Мир, Душу и Бога и, во-вторых, христианскую антропологию, выделяющую, как известно, в человеке тело, душу и дух. Ясперс, несомненно учитывая обе эти параллелли, говорит примерно о той же трех-частности в постижении и осмыслении человека и реальности. Он говорит о трех своеобразных этажах, уровнях постижения человека, мира и познания. Каждому из них он посвящает по отдельному, достаточно большому, тому. Давайте обратимся к ним.
Начнем с первого, поверхностного и неглубокого уровня. Если говорить о человеке, то это человек, понимаемый просто как предмет. Если говорить о познании, то это «ориентация в мире» или «мироориентация». Если же говорить о реальности, то это Мир как некий набор объектов, нагромождение вещей. И ему соответствует наука, она занимается явлениями. Ясперс, как и все экзистенциалисты, не отрицает уровень научного познания, но считает его совершенно недостаточным и неполным. Невозможно научное знание о человеке. Человек всегда ускользает от науки, потому что самое главное – целостность и уникальность свободной экзистенции – исчезает в научных абстракциях, детерминациях и объективациях.
И, начиная понимание через себя самих, понимая, что человек – не предмет, мы начинаем лучше осознавать и то, что и весь мир не сводится просто к набору предметов, что есть нечто более глубокое и фундаментальное. Это научный уровень. Наука не знает Бытия – она знает лишь разрозненные объекты и предметные формы реальности. Поэтому философия придает ей смысл и цельность. Наука не знает уникальной личности, она не знает свободы. А говорить о человеке без свободы невозможно. Наука не ведает своих последних оснований и своих конечных целей, не может ответить на главные человеческие вопросы. И поэтому Ясперс говорит, что ужасно, когда пытаются сциентизировать культуру и в этот первый уровень познания вогнать все – все к нему редуцировать. Иначе говоря, построить философию как тотальную науку, наивно полагая, что возможно полное и окончательное знание о человеке, мироздании и обществе. Человека пытаться рассматривать как предмет среди предметов. Ясперс эту ступень познания называет мироориентацией. Она необходима и полезна, но совершенно недостаточна.
Второй уровень – говоря языком христианской антропологии, – уровень души. Говоря о Ясперсе ясперсовским языком, мы говорим об экзистенции. Это то, что непредметно, неприродно, недетерминиоровано, необобщаемо и оттого не сводимо к научному познанию. Это не может быть объективировано и научно изучено. Как же все это постигается? Экзистенция наиболее ярко открывается нам в пограничной ситуации. Эти два понятия неразрывно связаны и взаимно коррелируются. О пограничных ситуациях (состояниях) так или иначе писали все экзистенциалисты (не употребляя этого слова – поскольку они не знали, что это так называется, – а заменяя его чем-то своим, например, «философией трагедии», как Лев Шестов), рассчитывая на ваше интуитивное понимание. Однако само понятие «пограничная ситуация» придумал и ввел именно Карл Ясперс. Это большая заслуга и честь. Теперь без этого слова невозможно представить себе философию, антропологию или психологию. У меня есть знакомая девушка-психолог. И вот она, шутя, как-то мне сказала, что они, психологи, отмечают День пограничника как свой главный профессиональный психологический праздник, ибо постоянно имеют дело с пограничными состояниями.
Оказываясь в пограничной ситуации, испытывая опыт крушения, отчаяния, человек вдруг внезапно обнаруживает свою принципиальную конечность. Свою смертность. Свою экзистенциальность, непредметность. Такие ситуации, чрезвычайно важные и ценные для экзистенциализма, Ясперсом и называются пограничными. Чуть раньше я уже говорил об опыте крушения и отчаяния как основе философствования. Вот что об этом пишет Карл Ясперс: «Ситуаци, вроде той, что я всегда нахожусь в ситуациях, что я не могу жить без борьбы и страдания, что я неизбежно принимаю на себя вину, что я должен умереть, я называю пограничными ситуациями. Они как стена, на которую мы наталкиваемся и перед которой пасуем». Пограничная ситуация – это момент, в который человек выпадает из предметного мира, из, говоря языком Бердяева, «мира объективации». И он, человек, осознает свою конечность, несовершенство, неизбежность выбирать и тем ограничивать себя и принимать вину и, одновременно, ощущает необходимость чего-то трансцендентного. Пограничная ситуация открывает нам разом две истины: как нашу собственную ничтожность, конечность, промежуточность, противоречивость, неукорененность в мире предметов, лишая иллюзий и самодовольства, так и необходимость в том, чтобы было нечто более глубокое и совершенное. Она открывает одновременно и наше несовершенство, и необходимость совершенства, чем выводит на новый уровень понимания себя и мира. Момент истины для человека – та ситуация, которую нельзя переложить на другого и отложить на потом. Мы выходим, выпадаем из анонимности и «всемства». Обычно ведь мы живем анонимно, неподлинно, безлико, выполняем функции, играем роли, носим маски и по умолчанию отождествляем себя с этой суетой, ролями, функциями и масками. А потом свершается такой момент, что ты вдруг понимаешь: ты – это только ты, а не кто-то другой. Это пограничная ситуация. Пограничная ситуация, которая раскрывает человеческую экзистенциальность, внеприродность. Пограничная ситуация – это и ситуация на краю, на границе (границе миров, границе обыденности и экстремальности), и ситуация, четко обозначающая нам границы нас самих, и, наконец, ситуация, выводящая нас за них.
Но важно подчеркнуть: пограничная ситуация – это не просто то, что происходит с нами, но то, что свершается в нас по поводу того, что происходит с нами. Для одного чувствительного человека пограничной ситуацией может стать упавший с дерева желтый листик, в котором он, подобно Будде, увидит всю трагичность и обреченность человеческой судьбы. А для кого-то и смерть не является таковой: человек может родиться, прожить и умереть, не приходя в сознание и не заметив того, что он, между прочим, жил и, кстати, умер. Пограничная ситуация – это то, что мы осмысляем. Она может быть продуктивной, плодотворной, а может и не быть. Мы можем так ничего и не понять.
Однажды, лет пятнадцать назад, в конце декабря 1996 года, когда я сходил с тротуара на проезжую часть, неизвестно откуда выскочила легковая машина сбила меня, отбросила на тротуар. Я очнулся через миг, отделавшись ушибами и синяками. И хотя это была смертельная опасность, но я не успел ничего толком понять и всерьез прочувствовать. Помню, так как всего за неделю до того я защитил кандидатскую диссертацию по философии, первая моя мысль была глубоко ироничной: «Ну вот, умру кандидатом наук». Смертельный риск был налицо, но случившееся со мною тогда все же нельзя назвать пограничной ситуацией, ибо не было главного – момента переживания, потрясения, осознания и преображения.
Пограничная ситуация – это, говоря языком Тойнби, Вызов, но мы можем и не дать Ответ. Это некий шанс, который нам посылает судьба или Бог. Шанс понять что-то самое важное. Так, перед лицом смерти, мы можем понять, что есть что-то важнее смерти. Но мы легко можем упустить этот шанс.
Ясперсу принадлежит честь описать пограничные ситуации и придумать само это название, так сказать, назвать кошку кошкой.
Понятно, что человек перед лицом смертельной опасности – это самый фундаментальный, образцовый, универсальный и классический пример нахождения в пограничной ситуации. Но есть и другие. К пограничным ситуациям относятся не только мгновения смертельной опасности (вспомним «Пир во время чумы» Пушкина, «Стену» Сартра, «Смерть Ивана Ильича» Толстого или «Чуму» Камю), но и переживания глубокой вины, ужаса и ряд других чувств. Но всегда принципиально важен выход из анонимности. Важно то, что пограничная ситуация высвечивает второй уровень – экзистенциальность человека, помогает высвечиванию экзистенции, открывает нашу шаткость, смертность. Но в то же время она ставит вопрос о том, что по-настоящему достойно противостоять смерти, к чему может апеллировать смертный человек. Пограничная ситуация обнаруживает, что, раз мы так несовершенны, промежуточны, смертны, конечны, противоречивы, парадоксальны, неустойчивы, есть, по крайней мере должно быть, что-то совершенное, бессмертное, бесконечное, более глубокое. И тем самым она подводит нас к еще более глубокому уровню реальности. Но еще на пару минут мы задержимся на этом втором уровне.
Одно из ключевых понятий философии Ясперса (как Бердяева, Бубера или Марселя) – это понятие экзистенциальной коммуникации. Отношение экзистенции к экзистенции и есть эта коммуникация. Я уже немного подошел к этому, когда рассказывал о психиатрических и психологических размышлениях Ясперса, выводящих его на эту проблематику. Нельзя «играть» на человеке, нажимая на кнопки, манипулировать им, относиться к нему как к игрушке и объекту. Не всякое взаимодействие между людьми, разумеется, есть экзистенциальная коммуникация. Это лишь глубинное, искреннее, бескорыстное и преображающее общение. Ни манипуляция, ни поверхностный «обмен информацией» не являются экзистенциальной коммуникацией. Приходит в голову, конечно, идеальный пример: сократовский диалог, при котором личность призывно взывает к личности. В диалоге с Сократом человек не узнает почти никакой новой информации, но получает шанс познать себя, преобразиться, измениться и – устыдиться. Ясперс говорит, что коммуникативность – это не есть информативность. По словам Ясперса, при истинной экзистенциальной коммуникации часто даже не нужны слова – довольно взгляда и пожатия руки. Коммуникативность – критерий истинности и подлинности. А коммуникация – важнейшее понятие в философии Ясперса. Благодаря ей человек может услышать человека, преодолеть свое мировое одиночество, встретить другого и лучше понять себя.
ebooksa