К моей удаче, хозяйка этой комнаты не была похожа на встретившую меня цыганку, значит. Она была очень высокая и очень худая. Сложно было сказать, сколько ей лет. Лицо было гладким, без морщин, глаза огромные, как два черных колодца, волосы замотаны черным платком. На шее — множество ниток деревянных и костяных бус, на худых запястьях — кожаные браслеты с выжженными узорами. Простое черное платье без пояса.
— Входи, — сказала она. От ее голоса у меня по спине пробежали мурашки. Он не был каким-то особенным, низким или высоким. Он был… потусторонним. Похожим на тот, которым говорил со мной Повелитель Червей. По ее лицу я понял, что видит она меня не в первый раз.
— Вот, — сказал я, доставая из кармана мешочек. — Вам передал это Алоизий Макарыч.
— Здоров ли старый хрен? — спросила она, не обратив внимания на мешочек.
— С утра был здоров, — осторожно ответил я.
— Заглядывал? — женщина мотнула острым подбородком в сторону мешочка.
— Да, — честно ответил я.
— Эх, любопытствующая молодость! — она вздохнула и протянула руку, чтобы забрать передачку. Когда коснулась моей кожи дернулась резко, схватила меня за запястье. Заглянула в глаза.
По коже пробежал мороз, будто она в самую душу смотрела. Но взгляд я не отвел. Она отвела.
— Что-то странное с тобой, — сказала она задумчиво. — Как будто сила в тебе просыпается. Или… Да нет, ерунда, пустое. Показалось, наверное. Тебя покормить? А то знаю я, как Пугало тебя кормит. Одни кости остались, в чем только душа держится…
На слове «душа» ее глаза снова затуманились, как будто она о чем-то задумалась. Или о чем-то догадалась.
— Было бы очень здорово, — сказал я, чтобы прервать неловкое молчание.
— Тогда подожди чуть-чуть, я быстро, — она вышла из комнаты через занавеску из длинных ниток деревянных и костяных бус. Шелестя и постукивая они бусы пропустили ее и сомкнулись, так что разглядеть, что было в соседней комнате я не смог. А в той, где она меня встретила, не было ничего примечательного, ничего, что бы выдало род ее занятий, кроме запаха. С другой стороны, символы Черной Троицы — Бабы Скворчи, Бабы Трандычи и Бабы Морочи на стенах никогда не рисовали. Только мукой овсяной или ржаной глухой ночью на мостах и на перекрестках.
— Вот, возьми, — Сонька-Арфистка возникла рядом неожиданно, я даже не успел понять, почему не услышал шелеста бус, когда она в комнату обратно входила. Она что-то вложила мне в руку. Что-то теплое, шершавое и на шнурке. — Может быть, он тебе нужнее, чем мне. А теперь пойдем, я попрошу Рубину на кухню тебя провести и накормить как следует.
При упоминании Рубины краска опять бросилась мне в лицо. Странное это было чувство. С одной стороны, меня бесило, что я не управляю чем-то в своем теле, с другой — это было такое счастье — снова чувствовать себя молодым.
Сонька шла по коридору впереди меня. Но направлялась она не в ту же сторону, откуда мы пришли, а в противоположную, наверное, чтобы видом моим оборванным не смущать публику в зале. А может и своим тоже… Иногда она оглядывалась и странно на меня смотрела. Как будто хотела о чем-то спросить, но не решалась.
Коридор повернул. Потянуло ароматными запахами жареного мяса и специй.
— К матери своей что не заходишь? — спросила вдруг Сонька, когда мы шли по темному коридору. — Загордился или поссорились?
Глава 3. Кое что о целях и средствах, которые они оправдывают
Этот простой вопрос заставил мой мозг прямо-таки взорваться. Что ответить? Презрительно оттопырить губу и отвернуться? Сказать, что не ее дело? Пожаловаться, что много работы, некогда? Но главная мысль, которая затмевала все остальные, была, о том, что МОЯ МАТЬ ЖИВА! То есть, не моя, а этого парня, в голове которого я поселился. Но все же это ниточка, которая может привести меня к ответу на вопрос, какого черта я оказался здесь, а не в покоях моего бесполезного дяди!