— Это не за нами, — сказал я. Бежать помогать жертвам почему-то не хотелось. — Это навка к тем пьянчужкам приходила.
— Она тебя видела? — быстро спросила Натаха.
— Да, — сказал я. — Показывала мне куда-то в сторону реки, но сказать ничего не могла.
— Значит ее тело прибило к берегу, — Натаха опустила дробовик. — Надо похоронить, а то она так и будет тут слоняться.
— Те мужики звали ее по имени, — сказал я. — Глашка. Видимо, при жизни знали.
— И что она с ними сделала? — спросил Гиена.
— Хуи поотрывала, — сказал я. — И попыталась ими накормить.
— Ну значит это они ее снасильничали и утопили, — сказал Гиена. — Глашка, ты говоришь?
— Ага, — я кивнул и поставил дробовик к стене.
— Настасьина дочка это, — сказал Гиена. — Пять лет назад сгинула. Она поэтому и стала… вот такая.
— И Епифана, стало быть? — спросила Натаха.
— Не, Епифан ее потом к себе забрал, — сказал Гиена. — Она когда крышей потекла, то Гришку-ковригу задушила. Ее хотели повесить, а у Епифана тогда жена померла, так он сказал, чтобы не смели, и на Настасье женился. Обычай. Не стали вешать, отступились. А оно вон как оказалось. Значит, Настасья права была, что снасильничали дочку. А все думали, что это она сбрендила просто, а Глашку медведь задрал. Девка-то была не в себе, все время по лесу одна ходила и не разговаривала почти.
Меня передернуло. Если четверть часа назад мне тех мужиков было жаль, то сейчас я подумал, что на месте Навки еще и подольше их помучиться бы заставил. Впрочем, куда уж больше-то…
— Похоронить ее надо, — сказала Натаха. — Сейчас лопату только возьму…
Искать тело долго не пришлось. Оно лежало на самой кромке воды на песчаном плесе. Мокрые волосы как ком свалявшихся водорослей, мокрая рваная рубаха… Она выглядела точно так же, какой я ее и видел. Только кровь вода смыла. И зубы были обычные. Только вот… Пять лет назад? Да за это время ее должны были рыбы обглодать до скелета, а у нее тело даже не распухло.
— Так она же навкой стала, — ответила Натаха, и я понял, что задал свой вопрос вслух. — С ними всегда так. Пока не похоронят по людски, будет выглядеть, как в последний свой миг.
— А они только своим насильникам мстят? — спросил я, когда мы заворачивали тело в саван из отреза некрашеного льна.
— Любым насильникам, — сказала Натаха. — Может хоть до скончания веков ходить и охотиться за теми хренами, которые совали в женщин без их воли.
— Как здесь только насильники-то еще не перевелись, — сказал я, заглядывая девушке в лицо. Она была некрасивая. Рот слегка скошен набок, щеки впалые, грудь едва заметная. Кожа на ребрах натянута, руки-ноги тоненькие. Бедная девчонка. — А может не хоронить ее? Пусть проредит поголовье мудаков, может жить тогда получше станет.
— Так страдает же она, — сказала Натаха. — Не по-людски это как-то.