А сейчас как же хотелось убежать прочь... Подальше от людей, которые решили, что я не могу любить, что они знают лучше, как мне жить и что делать. Убежать туда, где солнце купается в алом маковом море, а ветер играет колосьями пшеницы.
Наконец, один из старейшин поднялся и возвестил о начале суда.
– Мы собрались здесь для того, чтобы определить, виновна ли эта жрица – Рамона из дома Алого камня, в нарушении традиций и греховной связи с чужаком, – каждое слово хлестало как плеть, а устремленный на меня взгляд клеймил, как преступницу. – Вам слово, мастер Роран.
Я хотела заткнуть уши, чтобы не слышать того, что говорит отец. Он пытался выгородить меня и представить жертвой, только я знала, что это не так. Я виновата, ещё как виновата!
Перед Ренном. За то, что не смогла от него отказаться.
– Мою дочь опоили, она не могла позвать на помощь... – говорил отец, тяжело дыша. – Внутреннее чувство велело мне проверить её комнату...
Я не могла это выносить. Все слова – ложь! Кровавый камень Матушки Этеры велел отцу вмешаться.
Краем уха я слышала, как он с кем-то пререкается, как кто-то бросает в мой адрес обидные и грязные слова, но мне было не больно. Я привыкла к боли, срослась с ней, она стала моим щитом.
После отца опросили свидетелей – тех, кто сбежался на шум из моей спальни в гостинице. Среди них были и Орвин с дядей Льерром. Я не хотела слушать, что они там говорят, даже не смотрела в их сторону, но до слуха всё равно доносился ворчливый и злой голос дядюшки и неуверенный – Орва.
Двоюродный брат единственный, кто знал обо мне почти всё. Но он не стал выдавать, рассказывать о побеге на равнину – жалел.
От благодарности захотелось расплакался. Разве эти старики способны меня понять? Нет, конечно же нет. А молодое незагрубевшее сердце – вполне.
И всё равно я стыдилась смотреть на брата.
Тут со своего места поднялась Матушка Этера – преисполненная холодного достоинства, затянутая в тяжёлую ткань и самоцветы. Крупные серьги качнулись, поймав немного света.
– Я считаю, что мы должны дать слово самой Рамоне. Что ты ответишь на всё это, дитя? Но ты не должна лгать, помни, ты стоишь перед алтарным камнем, в храме нашей светлой богини.
И я заговорила. Вернее, вместо меня говорила чужая воля, а я выплёвывала эти слова вместе с ошмётками сердца.
– Меня опоили... Подсыпали что-то в еду, когда мы ужинали в общем зале. Это сделал Зверь-из-Ущелья или его сообщники... Наверное, они хотели поиздеваться над нашей верой, оскорбить в моем лице весь народ искателей... Вскоре мне стало плохо, и я уснула...
Пальцы дрожали мелкой дрожью, эта жуткая ложь выворачивала меня наизнанку, сдирала кожу, но я ничего не могла с собой поделать. Скованная магией, я роняла нашёптанные Верховной слова, как камни. Душа кричала и обливалась кровью, а губы продолжали говорить:
– Я проснулась от какого-то шума, открыла глаза… И увидела его – Зверя-из-Ущелья. Я была так напугана, что не могла даже кричать. Он зажал мне рот ладонью и начал… – я с трудом сглотнула, жалея, что не могу разодрать себе горло. – ...срывать с меня рубашку.
По рядам жриц пронёсся ропот, кто-то отвёл глаза, кто-то закрыл лицо ладонями. Старейшины молча хмурились, на отца я смотреть не хотела. Две слезинки скатились с ресниц и устремились вниз, к подбородку. Меня трясло от отчаянья и невыносимого стыда. А они – все эти искатели, собравшиеся судить меня, думали – я плачу от пережитого страха.
– Он сказал, что убьёт меня, если я издам хоть звук.