Штормовой день

Я поймала себя на мысли, что если бы в дом сейчас неожиданно проник посторонний, то он был бы очарован представившейся картиной: как мухи в куске янтаря, мы застыли в кружке света от торшера, поглощенные своим занятием, позабыв о времени. Выдающийся художник, помягчевший с годами, на закате дней в кругу семьи; его хорошенькая невестка, красивый внук, и даже Андреа, наконец-то чем-то заинтересованная, внимательная, следящая за тонкостями игры.

В детстве я играла в маджонг с мамой, а иногда вчетвером – с двумя ее друзьями, и меня приятно успокаивало прикосновение к игральным костям, бамбуковому дереву и слоновой кости; мне нравилось, как они шуршат, когда их кидают на середину стола, – словно галька на морском берегу, когда ее шевелит прибой.

В начале каждой игры мы строили из костей домик – четыре стены в две кости вышиной – и сдвигали их в тесный квадрат, «чтобы прогнать злых духов», как сказал Гренвил, обучившийся маджонгу в Гонконге еще молодым младшим лейтенантом и знавший всевозможные суеверия, связанные с этой древней игрой. Я подумала, каким было бы облегчением, если бы все злые духи и все сомнения, все скелеты в шкафу могли быть таким образом обезврежены и устранены.

В рекламных проспектах и на открытках с видами Порткерриса небо над ним неизменно изображалось ясным, а море – безупречно синим, белые домики там освещало солнце, а нелепая пальма на переднем плане приводила на память глянцевое сияние средиземноморских курортов. И тут же воображение уносилось к омарам, поедаемым в кабачках на свежем воздухе, к бородатым художникам в запачканных краской блузах, к рыбакам с обветренными лицами, живописным, как пираты, посиживающим на швартовных тумбах с трубками в зубах и обсуждающим свой недельный улов. Но в феврале под порывами северо-восточного ветра Порткеррис ничуть не походил на этот заоблачный рай.

Море, небо, да и сам город были серыми, а по хитросплетению закоулков и узких улочек гулял жестокий ветер. Море штормило, волны бились о камень набережной, заливая дорогу, покрывая стекла домов пленкой соли и заполняя сточные канавы желтой пеной, похожей на хлопья стирального порошка.

Городок был словно в осаде. Отправляясь за покупками, жители кутались, застегивались на все пуговицы, обматывались всевозможными шарфами, прятали лица в капюшоны и воротники и становились похожи на какие-то бесформенные кули на резиновом ходу без всяких различий мужской и женской одежды.

Ветер тоже был серым, как и небо; он гнал по улицам всякий мусор – сухие листья, сучья, нес клочки бумаги, срывал даже черепицу с крыш. В лавках люди забывали, зачем пришли, говорили о погоде и о том ущербе, который причинит шторм.

Вновь отправляясь за покупками для Молли, я спустилась вниз, идя против ветра, в чужом дождевике и резиновых сапогах, потому что сочла прогулку пешком безопаснее поездки в слишком легком автомобильчике Молли. На этот раз я уже лучше ориентировалась в городке и не нуждалась в сопровождении Андреа. К тому же я вышла из Боскарвы, когда Андреа еще была в постели, и в такую погоду винить ее за это я не могла. Погода не располагала к прогулкам, и было трудно поверить, что еще накануне я в рубашке с короткими рукавами грелась на солнышке, почти майском.

Сделав последнюю из покупок, я вышла из булочной, когда часы на башне старой нормандской церкви пробили одиннадцать. Логично в такую погоду было бы немедленно начать подъем обратно в Боскарву, но у меня были другие планы. Согнувшись под тяжестью перекинутой через руку корзинки с покупками, я направилась в сторону гавани.

Картинная галерея, как я знала, была расположена в бывшей баптистской часовне, где-то в путанице улочек северной части городка. Я хотела просто пойти и поискать ее, но, одолевая приморскую дорогу под порывами ветра, несущего в лицо водяные брызги, вдруг увидела рыбацкую хижину, превращенную в справочное бюро для туристов, и решила, что сэкономлю время и силы, наведя справки.

Внутри я обнаружила безразличную девицу, скорчившуюся над керосинкой. В сапогах, замерзшая, дрожащая, она была похожа на чудом уцелевшего участника какой-нибудь арктической экспедиции. Когда я вошла, она не шелохнулась и не привстала со стула, а лишь сказала: «Да?», уставившись на меня сквозь стекла очень не шедших ей очков.

Я постаралась побороть раздражение жалостью к ней.

– Я ищу картинную галерею.

– Которую?

– Я не знала, что здесь она не одна.

За моей спиной открылась и опять закрылась дверь, и в бюро нас стало трое. Девушка взглянула через мое плечо, и за толстыми стеклами ее очков мелькнуло подобие интереса.

– Есть городская галерея и есть галерея новой живописи, – пояснила она очень оживленно.

– Не знаю, какая из них мне нужна.

– Может быть, – раздалось позади меня, – я могу вам помочь?

Я резко обернулась и увидела Джосса – в резиновых сапогах, черной ветровке, по которой стекала вода, и в рыбацкой панаме, нахлобученной по самые уши. Лицо его было мокрым от дождя, руки он засунул глубоко в карманы куртки, а темные глаза насмешливо поблескивали. С одной стороны, я прекрасно понимала, чем пробудил он к жизни вялую девушку за конторкой. С другой же – меня возмущала эта его невероятная способность являться, когда я меньше всего его жду.