Злые люди с автоматами осматривали каждый рундук, открывали каждую дверь, светили фонариками в лица. И каждый при этом сжимался, душа уходила в пятки – вот сейчас именно его выдернут из вагона, уволокут в темноту. За что? Да за каждым грешок имеется. Но нет, будто пронесло. Облегчение… Слишком рано…
Дойдя до конца поезда, повернули назад: и снова каждый рундук, снова фонарики. Теперь еще – предъявить вещи к осмотру.
Поезд простоял больше пяти часов, во время которых пассажиров не выпускали из вагонов. Затем, осмотрев вещи еще раз и переписав данные каждого, позволили переместиться в зал ожидания, откуда пассажиров стали отправлять в пункты назначения – кого автобусами, кого попутными поездами.
Весь замерший в тупике состав, кроме локомотива да, пожалуй, почтовых вагонов являл собой вещественное доказательство. Осмотрели купе, которое занимал Аркадий и Валентина, но ничего кроме отпечатков не обнаружили.
В нерабочем тамбуре во втором с головы вагоне справа по ходу была не закрыта дверь. Беглецов, мечущихся по поезду, видели пассажиры и проводники. По их показаниям получалось, что прыгать Валентина и Аркадий могли только на мосту, но колонны на нем почти не оставляли шансов уцелеть. Действительно, на одной колонне нашли след крови. Утром водой к деревушке ниже по течению вынесло пачку червонцев.
Беглецов искали и дальше, но не нашли их ни живыми, ни мертвыми. Поэтому приняли, что они разбились при прыжке, а чемоданы либо утонули, либо были кем-то найдены и спрятаны.
Эпилог
Что было дальше?
Легушева-старшего, как и обещано было кремлевским голосом, освободили от ответственного поста и назначили руководить колхозом. Лишившись высокого покровителя, сын тоже не задержался на заводе. Больших постов далее не занимал, спутался с фарцовщиками, ввязался после пьянки в драку и был зарезан гостями из более южной республики.
И Данилин, и Карпеко пережили поражение без особых потерь, но и без приобретений. Дело забылось не скоро, но в связи с ним вспоминали обычно иных людей.
Через год Вика и Сергей сыграли свадьбу.
А в начале восьмидесятых Саня Ханин огорошил всех новостью, что уезжает в Израиль и уже тайком выучил идиш. До девяностых о Сане не было ни слуху, ни духу, и лишь после распада СССР, Ханин появился. Прибыл он прямо на завод. Был при этом в приличном, но неброском костюме, носил обручальное кольцо. Поселился в гостинице «Дружба», днем копался в чертежах на своей бывшей работе, выбирая, что купить, вечером спаивал бывших коллег – то есть пил с ними в кабачках пиво. Рассказывал о себе – поселился он в Рамат-ха-Шароне, устроился работать в одну фирму, и, обжившись, много ездил по командировкам.
И вот однажды в Бостоне Санька из окна забегаловки на углу Портер-стрит и Лондон-Стрит увидел кого бы вы думали?.. Правильно – Аркашу Лефтерова. Был он одет вполне солидно, но пока Саня выскочил на улицу – от земляка и след простыл.
Хоть прошло много лет, об ограблении в городе помнили, и слух, о сказанном Ханиным, многократно изменившийся, дополз до Сергея Карпеко, который уже дослужился до майора милиции, заняв уютный кабинет в райотделе.
Серега немного растолстел, сам уже редко выезжал на место преступления. Но жил там же, впрочем, достроив к своему домишке две комнаты для жены и двух сыновей.
Его жизнь за столько-то лет не сильно изменилась: дядя Коля хоть и одряхлел, но все еще пугал детей своими историями. На кухне у Карпеко рано утром готовился все тот же горький кофе. А небо было синее, а дым над заводом – коричневым. А шифер на домах по-прежнему бурел от окалины.
И раз, изменив маршрут похода с работы, Карпеко пошел на кладбище.
Стоял излет лета – совсем как в год ограбления. Уже падали пожелтевшие листья – но не от того, что скоро осень, а потому что им надоело висеть на деревьях.
На кладбище Сергей нашел известную ему могилу. На новом надгробии не было фотографии, но значилось имя и года жизни. Лежали цветы – пусть и не свежие.
И Карпеко подумал, что уже отбывший восвояси Ханин, возможно, знал больше, чем сболтнул по пьяной лавочке.