И рабочие расходились. Пиво, как и было сказано, пили за забором. Выйдя из завода по железнодорожному пути вслед за шлаковозом, сели во дворе училища, что рядом с трампарком. Говорили о том, что новый начальник цеха не столь уж и плох. Что строг – так на этом месте иначе нельзя, что ошибки делает – это молодость. Наберется опыта – все будет хорошо.
Пашка и Аркадий пили вместе с остальными, но все больше для вида – ночь предстояла трудная. Совесть немного мучила Аркадия.
Эту аварию он подстроил сам. Года два назад расточной станок забарахлил, и причину поломки Аркадий нашел быстро, устранил ее между делом, сняв вал со станка-донора, позже отправленного в переплавку. Дефектную деталь не выбросил в шихту, а отложил в шкаф, собираясь из нее сделать «орех» для арбалета. Но изготовление арбалета откладывалось, да и сейчас не о нем речь шла. Деталь он заменил вчера вечером – благо, что станок работал только в первую смену.
Аркадий совершенно не стыдился того, что заставил сослуживцев решать ребус с поломкой – они получили вознаграждение в виде того же «Ячменного колоса». Ему было тайно стыдно перед Легушевым. Ведь человек сдержал свое слово.
Существует такой вид неловкости когда человек всеми презираемый, или вовсе злодей относится к тебе с расположением. И делает это не в благодарность за что-то, а просто так, по доброте душевной, а то и вовсе по нелогичной странности.
И хорошо бы злодея презирать вместе со всеми, но его доброе и бескорыстное отношение обязывает.
Ибо нет в жизни эталонного злодея, в каждом есть что-то человечное. Гитлер, говорят, детей и животных любил, но злодейств это его не отменяет. И когда сволочь тебе улыбается и даже делает хорошее для тебя, не забывай, что перед тобой сволочь.
Глава 27
Они пришли в ночь с пятницы на субботу. Стояла удушающая жара, многоголосо пели сверчки. В комнатах квартир почти везде погасли огни – лишь на иных кухнях желтоватым светом горели лампы.
Аркадий хотел снова забраться на крышу, вытянуть тряпки из воздуховода, но Пашка отговорил, сказав, что не надо усложнять план без необходимости.
Футбольное поле пустовало. Только на другой его стороне, на вкопанных в землю скатах сидели подростки. В темноте изредка мелькал огонь папироски, слышался неестественно громкий смех. Молодежь совершенно не мешала Аркадию и Пашке, но те не спешили, ожидали в темноте за трубой школьного тира, около жердели. Порой, срезая дорогу через футбольное поле, шли поздние прохожие.
– Что я спать хочу, – зевнул Аркадий, поглядывая на часы.
– А я еще не проснулся сегодня, так уже спать хотел, – ответил Пашка.
Он мял в пальцах папиросу, но закурить не решался, чтоб не оставлять улик. Впрочем, эта предосторожность была лишней: за трубу бегали курить школьники, подростки из близлежащих домов. Поэтому окурков здесь хватало.
Около начала первого ночи подростки шумно разошлись. Выждав для верности еще полчаса, Аркадий и Пашка шмыгнули в темноту, которая с задней стороны тира была вовсе непроглядной.
Фрамуги окон компрессорной были подняты. Чтоб замкнулись герконы, рядом с датчиками были положены магниты, вынутые некогда из громкоговорителя. Было очевидно, что подобным образом от жары спасаются не первый раз.
Приготовленной ножовкой в решетке аккуратно выпилили два прута, обмотанных проволокой сигнализации. Пруты вынули из обмотки, выбросили, а провод аккуратно закрепили по краям образовавшейся дыры. Затем шмыгнули внутрь здания.
На несколько секунд Аркадий остановил своего друга, прислушался – нет ли ловушки, какого-то шума. Но нет – было тихо.
Узкой черной лестницей из подвала поднялись на первый этаж. Где-то в его глубине горела лампа в комнатушке вахтера, мурлыкало радио. И здесь царило спокойствие и умиротворение.
Подошли к оружейной комнате. Первая ее дверь была наборной деревянной. Изнутри сверху на ней имелся магнит, который замыкал геркон сигнализации. Дальше была вторая дверь – решетчатая, сваренная из арматурных прутов, которые оплетали провода.