– Спасибо.
Он накидывает куртку на спинку стула и остается в рубашке с засученными рукавами. Легкая белая ткань обрисовывает его крепкие плечи и сильные руки. Елене приходится сделать над собой усилие, чтобы сдержаться и не придвинуться к нему ближе. Вдохнуть его запах.
– А как выглядел ваш очаг, когда он у вас был?
Итальянец ненадолго задумывается, наклонив голову. Дважды у него в губах вспыхивает искорка, прежде чем он отвечает:
– Знаете, что такое «squero»?
– Нет.
– Маленький эллинг в моем городе, где делают гондолы.
Она улыбается; она видела такие в кино. Она читала Пруста, Казанову, Генри Джеймса и барона Корво.
– Я никогда не была в Венеции.
– Она красивая и мокрая.
– И, говорят, очень романтическая.
– Возможно, для туристов, но не для венецианцев… Почти восемьдесят лет назад она еще принадлежала австриякам, но все равно осталась типично итальянской.
Елена садится на диван, закрывает книгу, откладывает в сторону и смотрит на него. Он стоит перед ней, все еще не решив, стоит ли садиться.
– Так вот, я вырос в таком эллинге, – добавляет он. – Он принадлежал моему деду, а теперь принадлежит отцу. Это почти на углу маленького канала под названием Сан-Тровазо и канала побольше, который называется Джудекка.
– Надо же. Вы жили среди гондол.
– У меня было неплохое детство. Я ходил в школу поблизости и играл между лодками. Ваш дом приятно пахнет книгами и горящими в камине дровами, а у нас в доме пахло клеем, смолой и только что отполированным деревом… Да. Там я и научился семейному ремеслу. Мне кажется, о венецианских лодках я знаю всё.
Сказав это, он смущается и умолкает, словно испугавшись, что наговорил лишнего. Наконец он садится на стул, и колеблющийся свет керосиновой лампы освещает половину его лица.
– Вода, лагуна, море – из этого состояла моя жизнь с самого детства.
Елена произносит первое, что приходит в голову:
– Это правда, что гондолы асимметричны?.. Я где-то читала.