Такси останавливается. Елена расплачивается с водителем, выходит из машины и направляется к пропускному пункту таможни, стараясь ступать твердо, хотя ноги ее почти не держат. Надеюсь, нервно думает она, я не грохнусь в обморок, как последняя дура. Кровь в висках стучит так сильно, что, кажется, слышно всем – и вооруженным охранникам, и полицейским, которые стоят у решетки. Чтобы перевести дух и потянуть время, Елена останавливается и делает вид, будто ищет в сумке пропуск, а потом снова идет вперед. У нее так пересохло во рту, что от языка, наверное, можно зажечь спичку.
Границу переходят еще несколько человек – никто не обращает внимания. Мотоциклист что-то говорит полицейским, те смотрят на Елену, и ее опасения превращаются в уверенность. Совершенно ясно, что они ждут ее, а пути к отступлению нет. Назад не вернешься. По ту сторону, в десяти шагах от решетки, которая так близко и так далеко, стоят испанские гвардейцы; но даже если закричать «на помощь», они ее не спасут. Она на территории Британии. Секунду она прикидывает, нельзя ли броситься бегом и скрыться под их защитой, но тут же понимает, что перескочить границу не сможет. И что хуже всего, потеряет возможность прикинуться ни в чем не виноватой.
Она затаивает дыхание и идет вперед. Уже ничего не изменить. Шаг, другой, третий. И когда она уже у самой решетки рядом с таможенниками, за спиной раздается автомобильный гудок, хлопают дверцы машины и шуршат шаги по гравию. Мужской голос, спокойный и вежливый, обращается к ней по-испански:
– Сеньора, будьте добры. Пройдемте с нами?.. Простая формальность.
Любой женщине в участке становится не по себе, думает Гарри Кампелло. Наглядевшись на задержанных и будучи полицейским до мозга костей, он старается поступать так, чтобы им было максимально неудобно. Должность делает его жестоким, однако остаются отголоски и атавизмы, которые мешают эффективному проведению операций. Может, виновато католическое, как у него, воспитание; все эти дурные привычки, семейные и общественные. Кто его знает. Так или иначе, нелегко отделаться от них и сконцентрироваться на практической сути вещей: на подозрении в сообщничестве с врагом и саботаже. Если его доказать, оно становится главным преступлением военного времени и предполагает приговор, виселицу и отправку к ангелам на небеса. Проблема в том, что нет неоспоримых улик, и начальник Гибралтарского отдела службы безопасности это прекрасно знает. Есть только предположения, кое-какие признаки, но до сих пор ничего конкретного. А ведь так хочется. В другое время он бы сохранял терпение, сплетая сети из точных данных и неопровержимых доказательств. Но сейчас времена стремительные, и один день, а то и несколько часов могут оказаться решающими. Одна ошибка или недосмотр могут нанести огромный вред или стоить кому-то жизни. И Гарри Кампелло, как никто другой, настроен действовать на опережение. Выявлять угрозы – и нейтрализовать.
– Что она делает? – спрашивает он у Ассана Писарро.
– Ничего, комиссар. Сидит не шевелясь и смотрит в стену.
– Спокойная?
– На вид да. Протестовала немного вначале, когда мы ее задерживали. Сейчас устала и молчит… Мы отобрали у нее сигареты и не даем воды.
– А Бейтман и Гамбаро?
– Как вы приказали. Периодически входят к ней, угрожают, грубо оскорбляют и уходят… Вы не хотите, чтоб они ее немного потрепали?
– И в мыслях нет.
Помощник почесывает шрам на брови над выбитым глазом.
– На этот раз ростбиф, я вижу, мало прожарен, комиссар. Если бы вы позволили…
– Ни одного волоса с ее головы чтобы не упало, – прерывает его Кампелло. – Я достаточно ясно выразился. Бейтман – животное. Нельзя, чтоб эти двое пускали кулаки в ход без разбору.
– Но если она…
– В том-то и проблема, парень. У нас на нее ничего нет. Ничего, чтобы применять к ней усиленные меры. Только подозрение и один телефонный звонок в Ла-Линеа, по номеру, который нам не удалось определить. Она говорила о чьем-то отце и двоюродных сестрах, надо ж такое представить.
– И о почтовой открытке, которую бросит в ящик.
Кампелло бессильно разводит руками:
– А есть еще что-нибудь на нее?