Король Теней

— Красоту? — переспросил Хадсон. — В войне?

— Конечно. И не отрицай этого, gudden. Мы были созданы для этого, война засела в наших душах. Красота солнечных бликов на шлемах кавалеристов, красные вспышки и клубящийся синий дым пушек, крики солдат, когда их со всех сторон поражают снаряды и выкашивают гигантской косой, вид изодранного в клочья вражеского флага, зажатого в руках последнего человека, оставшегося в живых. Да, мы делали грязную работу, но мы, солдаты, видели в ней красоту. Нам было не в тягость исполнять приказы, брать крепости и обращать врага в бегство. Разве это не правда?

— Я думаю, — сказал Хадсон, — что ты слишком долго не был на настоящей войне. Ты позабыл о грязи и крови. И о том ужасе, который там царит.

— Иногда я их слышу, — прошептал Фалькенберг, поднося кувшин к губам. — Трубы и барабаны. А ты нет?

— Иногда я просыпаюсь от храпа и пердежа. Это считается?

Фалькенберг слегка улыбнулся и выпил.

— Я действительно слышу их, Хадсон. Кажется, они никогда не оставляют меня надолго.

— Тогда держись от меня подальше, — нахмурился Хадсон. — Я отсидел свой срок в этом аду. Деньги были заработаны и потрачены. Я двинулся дальше. Если и есть что-то прекрасное в том, что ты помнишь, так это то, что мы с тобой оба выбрались оттуда целыми. Я видел многих, чье представление о красоте заканчивалось тем, чтобы пустить себе пулю в лоб и положить конец страданиям.

— Что Шекспир писал о красоте? — спросил Фалькенберг и сам же ответил: — Красота оценивается глазами.

— А я помню другое, — парировал Хадсон. — За эту брань ты дорого заплатишь! Всю ночь — попомни это — будут духи тебя колоть и судорогой корчить. Это из «Бури». По мне, это единственная пьеса, которая хоть чего-то стоила.

На губах Фалькенберга, влажных от рома, все еще играла легкая улыбка.

— Touché, — сказал он.

***

Если противник так хотел, чтобы «игра» велась по-солдатски, так тому и быть. Чтобы подчеркнуть эту отчаянную идею, Хадсон осмелился достаточно долго не защищаться, чтобы отступить, поднять ведро и швырнуть его прямо в голову Ангела Смерти.

Когда Бром легко увернулся от импровизированного снаряда, он широко улыбнулся, отчего на его передних зубах заиграли солнечные блики.

— Вот он, Хадсон, которого я когда-то знал! Теперь давай к делу! — И снова последовал шквал ударов слева и справа, финт по центру, обход и еще один быстрый поддразнивающий финт по ногам Хадсона, который заставил его отскочить, словно ошпаренного пса. В разгар напряженной борьбы Хадсон почувствовал, как на его лице выступает пот, а силы покидают его. Рапира казалась ему тяжелой, как бочка с камнями, сердце бешено колотилось, дыхание сбивалось. Бром Фалькенберг при этом не оставлял намерения задать ему хорошенькую трепку, а Хадсон чувствовал себя тенью человека, которым когда-то был.

Уязвленная гордость распалила его. Щеки раскраснелись, разум заработал лихорадочно. Хадсон двинулся на Брома, намереваясь нанести хотя бы один удар по его оборчатой блузке, но обнаружил, что его клинок заблокирован. Пришлось снова отступить, когда Бром пошел в наступление.

Лязг! Лязг! Лязг! — так звучала музыка рапир. Никогда прежде Хадсон не был так расстроен, зная, что эта симфония близится к концу. Но в этот раз он в отчаянии понимал, что не может пробить защиту Брома, как бы ни пытался к нему подступиться. Каждое его наступление встречало легкое парирование, каждую ошибку, которую совершала его усталая рука, противник использовал себе на пользу так, что Хадсон едва успевал уклоняться. Он снова отступил, чтобы дать себе пространство для маневра, но Бром так же быстро оказался рядом с ним. Ангел Смерти оттолкнулся ногой, на которую перенес вес, взмыв на мгновение в воздух и обратившись летящей стрелой. Острие рапиры оказалось прижато к подбородку Хадсона.

— Какую сторону мне побрить первой? — последовал вопрос.

Хадсон выронил клинок. Он стоял, тяжело дыша. Бром сделал два нежных режущих движения направо и налево, не задев ни дюйма плоти, а лишь продемонстрировав свое превосходство.

Кто-то начал аплодировать.