Общественный строй Новгорода всего более приближался к теократии. Государство жило, грамоты писались именем Святой Софии. На владычном дворе собиралось республиканское правительство города, "господа", председателем которого был архиепископ. Его хозяйство, "дом Святой Софии", было не только церковным, но и государственным хозяйством; его войско, "владычный полк", составляло часть новгородской армии. Избираемый всенародно на вече, но через посредство жребия, в котором видели выражение Божией воли, архиепископ появлялся на вече в дни гражданских смут, примиряя враждующие партии, или с крестом в руках на мосту через Волхов останавливал кровопролитие.
Примиритель внутри, новгородский владыка являлся защитником города от врагов, чаще всего от великих князей владимирских и московских, посягавших на его самостоятельность. Конечно, он мог оказывать своей родине более дипломатические, чем военные услуги. Но самое главное боевое воспоминание в новгородских летописях связано с именем св. Иоанна (Илии), первого архиепископа новгородского, в котором чтили главного небесного покровителя города. Это чудо Знамения Божией Матери ("знамение" и значит "чудо"), которое спасло Новгород в 1170 г. от осаждающей рати Андрея Боголюбского. Вот как изображается это событие в житиях (поздних) св. Иоанна. Боголюбский, уже разбитый на Белом озере, невзирая на посланную ему в предупреждение болезнь, собрал огромную рать, из семидесяти двух князей, и обложил город. Три дня длится осада. Граждане — в скорби и "недоумении", не надеясь на человеческую помощь. Тогда архиепископ Иоанн на молитве слышит голос, повелевающий взять образ Пресвятой Богородицы в одной из городских церквей и поднять на "забрала града" против врагов. Сначала никак не могли поднять с места икону; Пречистая уступила только молитвам Иоанна. Икона была поставлена на городских стенах, осыпаемая градом стрел. И тут владыка увидел, что лицо Богоматери обратилось к новгородцам и очи ее источают слезы, которые он принял в свою фелонь. "И разгневася Господь на супротивных: и в той час покры их тьма; и начаша друг друга сещи и на смерть предавати". Таково происхождение праздника чудотворной иконы Знамения, который удержали и в Москве после падения новгородской свободы.
Образ святителя Иоанна окутан в новгородском предании многочисленными легендами, свидетельствующими о народном его почитании. Деятельность владык Евфимия († 1458) и Ионы († 1471) освещается современными житиями. Если серб Пахомий, вероятно, сознательно умолчал о политической деятельности св. Евфимия, то неизвестный новгородец, автор Ионина жития, дополняет своего предшественника. Он рассказывает, как Евфимий, еще до поставления в епископы, участвовал в новгородском посольстве к Витовту Литовскому, воевавшему новгородские земли, и как он "укрощал" князя молитвами и серебром. В этом качестве посредника и смирителя Евфимий выступает и перед князем московским, который много "насиловал" Новгород и дважды ходил против него с ратью; и Василия Темного приходилось "укрощать тяжестию сребра", одновременно увещая пылких сограждан "мировати к князю своему". За поддержку новгородцев, которые приняли в своих владениях бежавшего Шемяку, врага великого князя, Евфимий вступил в конфликт и с митрополитом Ионой, поддерживавшим московскую власть.
По мере того как приближался конец новгородской свободы, посредничество, ходатайство стало для владык единственной возможностью политической обороны города. Союз с иноверной Литвой, к которой склонялась антимосковская партия, был невозможен для архиепископа. Но в мольбах за свой город св. Иона умел хранить его достоинства, защищать его честь, требовал не милости, а справедливости. Его беседы с Василием II, сохраненные в житии, отражающем новгородские патриотические настроения эпохи аннексии, исполнены настоящего трагизма. Он обостряется прозорливостью святого, для которого конец новгородского государства представляется неотвратимым.
В старости, несмотря на трудности пути, Иона едет в Москву, "видяше ков на люди своя", "добрый воистину пастырь, душу свою за овцы своя готов положити". Великий князь жалуется ему на Новгород. Владыка "отвещаше за град" утешительными словами. Но когда князь пришел в гнев, Иона дает суровое предсказание: если Василий воздвигнет руку на послушных людей, ничем не обидевших его, то и в собственных своих детях увидит "зависти око" и разделение. Свое воззрение на долг правителя он выразил в замечательных словах: "Тихими очима своя повинныя (подданных) смотряй и свободныя на работу (рабство) приимати не начинай". Князю Ивану, наследнику и будущему объединителю России, он обещает "свободу от Ордынского царя" — "за свободу града моего" и распространение его власти на многие страны, но под условием: "Точию благочестиво поживет и тихими очима владомых смотроть будет". Несмотря на успокоительные обещания князей, он не может удержаться от слез, думая о грядущей гибели града: "Кто озлобит людей моих множество или кто смирит таковое величество града моего, аще не усобицы их смятут их и разделение их низложит их". До самой кончины он живет в нерушимой любви с московскими князьями и тезоименитым ему митрополитом, св. Ионой. Урожайные годы при нем новгородцы относили за счет его святости, как иногда им случалось за недород обвинять нелюбимого владыку.
Мы так много останавливались на новгородских святителях потому, что нигде связь епископа с гражданской жизнью города не выступает так рельефно, да помимо Новгорода и святительских житий сохранилось немного. Но политическая деятельность окрашивает в сильной степени служение святых митрополитов московских: Петра, Алексия, Ионы. Сообразно с общерусским значением митрополичьей кафедры это политическое служение московских святителей приобретает не только государственный (как в Новгороде), но и национальный характер.
Почитание митрополита Петра, и притом первого из русских (Киевских) митрополитов, установилось непосредственно по его кончине (21 декабря 1326 г.). Уже при погребении его начали совершаться чудеса, и через несколько дней великий князь Иван Калита послал во Владимир грамоту о них. Его житие составлено епископом Прохором Ростовским в первый же год после кончины. Несомненно, личность митрополита Петра произвела сильное впечатление на современников, несмотря на то, что он был на великорусском Севере пришлым человеком (с Волыни) и имел врагов — в лице Твери и ее епископа, боровшихся с Москвой. О пастырском служении Петра, к сожалению, мы знаем немного. Это немногое говорит о его учительности, о его путешествиях и попечении о пастве, "ослабевшей из-за поганых иноверцев" (татар). Его национальное значение связано с предпочтением Москвы — еще не в качестве митрополии, а лишь места своего погребения. Молодая Москва тогда "честна лишь кротостию", а не славой, хотя ее князю Ивану Даниловичу удалось перетянуть из Твери великое княжение. Св. Петр начал строение Успенского собора, завещав князю его окончание. Связанное с этим строительством предсказание о будущем величии Москвы читаем лишь в позднейшем житии, составленном митрополитом Киприаном (около 1400), но мысль его совершенно в духе святителя Петра, в котором потомки недаром видят основоположника Московской державы. После преподобного Сергия митрополит Петр, быть может, был самым чтимым из московских святых.
Самый цельный образ епископа-правителя, епископа-политика на Руси мы находим в св. Алексии († 1378), втором русском по национальности митрополите на Москве. Как раз о его церковной деятельности, кроме основания им монастырей, мы менее всего и знаем. Древнейшее его житие (Питиримово) составлено лет через семьдесят по его кончине. Зато современные летописи полны его государственных деяний. Свои блестящие дарования митрополит посвятил работе над созданием московского государства и сделал для него больше, чем кто-либо из князей, потомков Калиты. Хотя святитель Алексий в ранней юности стал монахом по призванию и прошел строгую аскетическую школу в Богоявленском монастыре, но недаром он был сыном служилого боярина и крестником Калиты. Из монастыря извлек его сначала митрополит Феогност, который сделал его своим наместником, то есть главою церковного суда. Здесь Алексий приобрел свой административный опыт, который предназначал его в правители государства. В то время, служа греку-митрополиту, Алексий прекрасно изучил греческий язык (один из немногих на Руси). Памятником его научных греческих штудий явился им самим исполненный перевод Евангелия, с поправками против древнего кирилло-мефодиевского текста, который был использован в XVII веке московскими справщиками для печатного, современного текста Нового Завета.
Намеченный Феогностом в преемники, будущий митрополит должен был лично в Константинополе в течение двух лет отстаивать свое избрание против южнорусских кандидатов, и, конечно, это не осталось без влияния на его дипломатическую выучку. Вернувшись на Русь, он сразу был поставлен во главе не только Церкви, но и государства. Только что черная смерть (чума) унесла в могилу князя Симеона Ивановича Гордого. При слабом Иване Ивановиче и в малолетство Дмитрия Донского Алексий был в сущности регентом-правителем. Умирая, князь Симеон завещал своим братьям "слушаться во всем отца их и владыку Алексия".
Основы политики Алексия были традиционны: мир с Востоком, борьба с Западом, концентрация национальных сил вокруг Москвы.
Святитель, исцеливший ханшу Тайдулу, пользовался большим личным влиянием в Орде. Ему удалось отвратить опасность татарского набега при Бердибеке, получить новый ярлык с подтверждением прав и свобод Русской Церкви. С Запада опасность грозила от Ольгерда Литовского, который осаждал самый Московский Кремль. За союз с Литвой митрополит не усумнился подвергнуть церковному отлучению князей Тверского и Смоленского. В этом акте он был поддержан патриархом константинопольским. Впрочем, раз он сам подвергся осуждению патриарха, который стоял на точке зрения равенства пред лицом Церкви всех князей и государственных образований на русской территории. Патриарх требовал у Алексия примирения с тверским князем Михаилом Александровичем.
Тверские князья сами своими междоусобиями вмешивали Москву в свои домашние дела, и Москва искусно покровительствовала слабой стороне, чтобы обессилить соперника. Михаила Александровича Тверского, заманив в Москву на третейский суд, вероломно арестовали, и он обвинял в этом не только князя, но и митрополита. Нижегородские (суздальские) князья во второй половине XIV века тоже вступили в борьбу с Москвой за великое княжение, и Алексий столь же искусно пользовался раздорами в нижегородской княжеской семье. Когда младший брат Борис не пожелал вернуть Нижний Дмитрию Константиновичу, отказавшемуся в пользу Москвы от великого княжения, Алексий послал св. Сергия Радонежского склонить Бориса к покорности. В то же время Нижний и Городец были отторгнуты от Суздальской епархии и присоединены к Владимиру. Таким образом, духовные мероприятия служили мирским целям. Но сама политическая линия была не узкой, а национальной. Куликовская победа через два года по смерти св. Алексия подвела итоги его государственному делу. Возвышение Москвы оказалось общерусским делом. Но с этим возвышением была связана ломка старого удельного княжеского права, и в использовании церковных средств для целей этой мудрой, но революционной политики трудно было соблюсти точную меру, должную границу. Для многих современников политическая деятельность св. Алексия должна была являться предметом соблазна. Но духовная дружба его с преподобным Сергием, сама неудачная попытка его сделать своим преемником на московской кафедре этого пустынника показывают, что государственный муж не заглушил в святителе Алексии инока и что в его глазах смиренная святость стояла выше политической мудрости и опыта.
Третьим и последним святителем из строителей московского царства был митрополит Иона († 1461). Впрочем, в его деятельности церковное опять преобладает над государственным. В его эпоху дом Калиты мог бы вообще обойтись без вмешательства церковной власти в суровую и не всегда безупречную сферу московской политики, если бы не тяжелая смута в великокняжеской семье. Иона еще в сане епископа Рязанского, московского ставленника на митрополию, должен был принять участие в борьбе Василия Темного с Дмитрием Шемякой. Сначала, после ослепления Василия и захвата Шемякой Москвы, он берет на себя посредничество между врагами. Доверившись обещанию Шемяки, он добивается выдачи "на свою епитрахиль" укрывшихся малолетних детей Василия. Но, видя, что Шемяка обманул его и не возвращает из ссылки отца, Иона начинает обличать его и добивается перевода сосланного князя из Углича на Вологодский удел. Впоследствии, когда Шемяка поднял вторичное восстание против уже возвратившегося Василия, Иона преследовал его церковным оружием, собрал против него Собор и подверг отлучению; Новгородскому епископу, св. Евфимию, укрывшему в своем городе беглеца, он писал обличительные послания, настаивая на законности церковного отлучения для нарушителя крестного целования.
В 1451 г., во время нашествия на Москву ногайского хана, св. Ионе пришлось молитвами и словом своим поддерживать мужество в осажденной Москве. Среди дыма горевших посадов святитель с крестным ходом обходил городские стены. Татары отступили, и эта победа, одержанная в день цареградского праздника Положения Риз Богоматери, была приписана Небесной Заступнице. Этот день был московским повторением новгородского Знамения. По преданию, подобно тезоименитому новгородскому святителю, митрополит Иона предсказал и скорое освобождение Руси от татарского ига.
Церковный труд св. Ионы был велик и по последствиям своим столь же значителен для Русской Церкви, как дело св. Алексия — для русского государства. Современник митрополита Исидора, пытавшегося вовлечь Русскую Церковь в унию с Римом, Иона вместе с великим князем Василием Темным должен был ликвидировать последствие Флорентийской унии. Нужно было, не раздражая греков, отстаивать православие и вместе с ним независимость Русской Церкви. И она был первым законным митрополитом, поставленным в России, при избрании которого обошлись без патриаршего утверждения. Это было фактическим установлением русской автокефалии. Иона много боролся и за единство русской митрополии против литовского митрополита Григория, преемника униата Исидора, но в этой борьбе литовско-русские епархии были потеряны для Москвы.
По отношению к великорусским епископам св. Иона, как никто до него, поднял авторитет митрополичьей власти. Он не колебался отрешать епископов даже за малые погрешности против церковных правил и сделал строгий выговор Полоцкому владыке, осмелившемуся назвать себя в послании его братом. Известна и строгость, с которой митрополит отнесся к св. Пафнутию Боровскому, который тоже ратовал за чистоту канонов. Этот игумен за отказ признать законным поставление митрополита без патриарха подвергся от него побоям и заключению.
Св. Иона вообще является поборником иерархического начала во всей его строгости, ничем не смягчаемой. С таким пониманием церковного служения гармонирует и личное отношение к греху и грешнику. Среди его чудес наказания грешников занимают первое место. Большинство проступков — даже таких, как сомнение в его чудотворной силе при его жизни или умолчание о видении — наказываются смертью: не спасает и покаяние. Эта суровость святителя роднит его с направлением св. Иосифа Волоцкого и сообщает всему его облику особый московский склад. Правда, эти личные черты дошли до нас в житии макарьевского времени (восемьдесят лет по кончине), и на предании о них могло прямо сказаться влияние иосифлянской школы. Но они не противоречат тому, что мы знаем о церковной деятельности св. Ионы.
К сожалению, это позднее житие не дает нам почувствовать в иерархе святого: слишком стереотипны его похвальные характеристики. А между тем святость Ионы была несомненной и для его современников. Его канонизация (местная) произошла через одиннадцать лет по кончине (митрополит Алексий канонизован через семьдесят лет), и еще раньше в далеком и во многом чуждом ему Новгороде другой Иона, архиепископ, поручил Пахомию Сербину составить канон в честь только что скончавшегося святителя.
Такова эта линия московских святых иерархов. Она явственно противополагается линии новгородских святителей, с которыми московским митрополитам не раз приходилось вести борьбу. Это различие не исчерпывается широтой кругозора и служения — местного в Новгороде, национального в Москве. Святые иерархи отличались и своим пониманием христианского долга власти, более суровым в Москве, при одинаковой нераздельности государственного и церковного служения.
Во второй половине XV века кончается ряд теократических святителей. Государство берет на себя все более широкий круг церковных дел. Православный царь становится средоточием не только государства, но и Церкви. Но стремительное вырождение православного царства при первом же русском царе сделало необходимым то исповедничество правды, которого, вдохновляясь Златоустом, ожидал от святого епископа Пахомий Сербин. И Русская Церковь поставила перед Грозным-царем двух святителей-исповедников: Германа Казанского и митрополита Филиппа.
ebooksa