Себрайт быстро вошел в каюту.
— Идем! — отрывисто сказал он.
Американская бригантина стала на якорь совсем рядом с "Лионом", и Себрайт попросил у ее штурмана лодку, объясняя, что собственные его лодки заняты, а ему необходимо отвести на берег своего гостя. Его просьбу уважили охотно, и два американских матроса доставили меня на берег. Они не произнесли ни слова, очевидно, принимая меня за испанца.
Какая блестящая мысль позаимствовать лодку у янки. Этим мое отношение к "Лиону" было покрыто. Молчаливые матросы высадили меня на песчаный берег, совсем на виду у города.
Я поблагодарил их по-испански и обходом пошел в город. Я нарочно сделал большой крюк, чтобы войти с другой стороны, и пересек грязное предместье, где не было никого, кроме старух, стороживших грязных разноцветных ребятишек, копошившихся в пыли. Собаки, гревшиеся на солнце, даже не лаяли на меня. И я спокойно вышел на большую дорогу. В резком солнце лежал передо мною город. Он весь гудел колокольным звоном, красно-кирпичные и ярко-белые стены домов празднично сверкали.
Молодой мулат в грязном солдатском мундире и новехоньких соломенных туфлях с голубыми розетками оглядел меня томно, как женщина, своими длинными темными глазами. К счастью, мое лицо загорело до темно-коричневого цвета, а платье Энрико не могло привлечь внимания. Мои светлые волосы были скрыты платком, повязанным под шляпой. Мулат лениво отвернулся, и мои шаги гулко застучали у городской стены. Я проник в самое сердце города.
И сразу мне показалось, что я шагнул на триста лет назад. Я никогда не видел такой старины. Город этот был наследием великолепного, смелого, романтического поколения испанских конквистадоров. Глядя на каменные стены, я припомнил всю историю этих безумных храбрецов, бросившихся в погоню за славой и богатством. Ни одна нация не лелеяла такой мечты о величии. И был миг, когда муза приключений, муза романтики улыбалась им…
Я медленно шел, пораженный полной тишиной города. Вокруг не было ни одного человека, и величавые тяжелые стены домов, темные окна с железными решетками и легкие балконы, казалось, спрашивали меня: "Что ты делаешь здесь, чужестранец? Мы слышали другие шаги, мы видали другие лица…" Монастырским покоем веяло от облинялых камней, от тернистых выступов.
Снова узкие улицы наполнил медный рев колокола. Вдали я слышал пение и звуки труб. Женщина в черном шмыгнула из-за угла и побежала по направлению к процессии. Я пошел за ней. Из винной лавки, грязной дырой зиявшей в старом дворце, выскочил оборванный бродяга, вытирая густую бороду волосатой лапой. Он пошатнулся и быстро пошел вперед. Я заметил, что в его левом ухе блестела золотая серьга. Плащ его был изорван в клочья, икры перевязаны тряпками, а его остроконечная шляпа наверно была затоптана в грязь, прежде чем очутилась на его голове. Я внезапно вздрогнул. То был один из лугареньос.
Мы находились в узкой улочке, битком набитой людьми, глазевшими на процессию. Процессия медленно двигалась мимо по главной улице. Вернуться было поздно, тем более, что бродяга не обращал на меня ни малейшего внимания. Надо было идти вперед, но толпа преградила нам дорогу. Оставалось только ждать.
Оборванец стоял рядом со мной в последнем ряду. Он что-то бормотал и бил себя в грудь кулаками. Кордон солдат оцеплял процессию. Над нашими головами плыли большие деревянные святые, раскрашенные и позолоченные. Огромные распятия сверкали на солнце. Сзади двигалась гигантская статуя мадонны, в полтонны весом, одетая в золотую парчу, с венком из бумажных роз на голове. Военный оркестр прогремел туш. Вдруг все стихло, и зазвенели серебряные колокольчики в руках монахов. Все упали на колени, а я один остался стоять.
По правде сказать, я засмотрелся на процессию — зрелище совсем для меня новое, — и не ожидал, что все упадут на колени. Бродяга рядом со мной колотился лбом о землю и выл в экстазе. Сознаюсь, что я стоял, широко открыв глаза и нетерпеливо ожидая, пока пройдут под золотым балдахином три попа в пышных ризах, — и совершенно забыл снять шляпу. Бородатый оборванец, внезапно оторвавшись от своих благочестиво-покаянных поклонов, взглянул на меня и прежде, чем я сообразил, что оскорбляю его религиозные чувства, он с криком: "Ах ты, еретик проклятый!" — сорвал с меня шляпу и швырнул ее оземь.
В ту же минуту грохнули снова барабаны, заревели тромбоны и его крик утонул в шуме и звоне. Одним ударом кулака я сшиб его с ног. Процессия прошла. Толпа хлынула по узкой уличке, где мы стояли. Бродяга, ругаясь, поднялся с земли, я пристально поглядел на него, но он тотчас же бросился бежать и исчез в толпе. Я поднял свою шляпу. Минуту я стоял в нерешимости. Но ничего не произошло. Можно было двинуться дальше. Этот лугареньо не узнал меня (а то, что он был лугареньо из Рио-Медио, не оставляло сомнений). Я еще раз взглянул на план, который мне набросал Себрайт. Да, туда.
— Сеньор, — вдруг произнес около меня чей-то голос.
Я поднял глаза.
Пожилой господин в черном с белой бородой и усами стоял передо мной. Оборванец выглядывал из-за его спины, а сзади шли четыре солдата и офицер.
— Сеньор, вероятно, иностранец, быть может — англичанин, — проговорил мягко чиновник в черном. На нем был бархатный камзол и на шее цепь.
Я был так ошеломлен, что кивнул головой.
— Сеньор еще молод и опрометчив. Религиозные чувства других надо уважать. — Он говорил со мной грустно и сдержанно. — Этот добрый католик, — продолжал он, с некоторым сомнением косясь на бородатого бродягу, — сделал мне официальное донесение о вашем беззаконном поступке.
"Вот фатальная история", — испуганно подумал я и постарался сейчас же извиниться, объясняя свой поступок рассеянностью. Я выразил глубокое сожаление. Чиновник благожелательно посмотрел на меня.
ebooksa