Он откинулся на спинку стула, полузакрыв глаза, и посмотрел на нее. Он сощурился, чтобы глаза пропускали лишь тончайший лучик света. Он слегка склонял голову то на один бок, то на другой.
– Что вы делаете? – забеспокоилась она.
Он не ответил, продолжая всматриваться.
– Если правильно рассчитать, – пробормотал он, – можно подкорректировать, подправить…
А про себя подумал: «Можно стереть морщины, подправить время, повернуть годы вспять».
Вдруг он вытаращился на нее.
– Что такое? – спросила она.
Но все исчезло. Он открыл глаза, чтобы ухватиться. Это было ошибкой. Нужно было оставаться на месте, в расслабленном состоянии с прикрытыми веками.
– На какое-то мгновение, – сказал он, – я увидел.
– Что увидели?
«Лебедушку, конечно», – подумал он.
Должно быть, он произнес это слово одними лишь губами.
В следующую секунду она, нарочито выпрямившись, сидела в своем кресле. Ее руки неподвижно легли на колени. Ее взор нацелился на него, а он беспомощно смотрел, как переполняются ее глаза.
– Я прошу прощения, – сказал он. – Извините меня.
– Не нужно. В этом нет необходимости.
Она держалась твердо, не прикасаясь ни к лицу, ни к глазам. Ее руки упорно оставались скрещенными на коленях.
– Вам лучше сейчас уйти. Да, вы можете зайти завтра, но сейчас, прошу вас, уходите, и ничего не надо больше говорить.
Он вышел через сад, оставив ее за столом, в тени. Оглянуться он не решился.
Минуло четыре, восемь, двенадцать дней, и его приглашали на чай, на ужин, на обед. Долгие зеленые полуденные часы они проводили за беседами об искусстве, литературе, жизни, обществе, политике. Они поглощали мороженое и голубятину, пили доброе вино.
– Мне безразлично, кто что болтает, – сказала она. – А ведь они болтают, правда?