– Да, бледный.
– И худющий, как скелет, и носит длинные черные волосы, так?
– Я так всегда и говорил.
– И большие навыкате зеленые глазищи, как у кота?
– Вылитый он.
– Ладно, – фыркнул Том. – Вы видели того бедолагу, которого вынесли из дома мисс Неббс пару часов назад. Какой он был из себя?
– Коротышка, краснолицый, полноватый, волосы редеющие, и, главное, он был рыжий. Том, ты попал в самую точку! Давай! Зови ребят! И расскажи им все, как только что рассказывал мне. Неприкаянный не издох и этой ночью будет рыскать по всей округе.
– Да, – сказал Том и вдруг замолчал и призадумался.
– Том, ты мировой парень. Котелок у тебя варит, как надо. Никто бы из нас не смог вот так спасти положение. Лето с этой самой минуты было обречено на провал. Ты же, ни дать ни взять, тот мальчик, который заткнул прохудившуюся плотину пальчиком. Так что еще есть надежда на август. Эй, парни!
И, заверещав, Чарли стремглав умчался, покачивая руками, как крыльями.
Том, побледнев, стоял на тротуаре напротив дома Лавинии Неббс.
– Ну и ну! – прошептал он. – Что же я наделал!
Он повернулся к Дугласу.
– Ты слышал, Дуг, что я только что натворил?
Дуглас глазел на дом, шевеля губами.
– Я был там прошлой ночью, в овраге. Я видел Элизабет Рамзелл. Я проходил мимо этого дома прошлым вечером и видел стакан с лимонадом на перилах. Всего лишь прошлой ночью это было. Я мог бы, пожалуй, выпить этот лимонад… Ведь мог же…
ХXVI[68]
Она ходила с метлой или совком, тряпкой или половником. По утрам можно было видеть, как она взрезает корочку пирога и гудит себе что-то под нос, днем выставляет испеченные пироги, а в сумерках собирает их уже охлажденными. Она расставляла по местам фарфоровые чашки, словно звонила в колокольчик. Она степенно, подобно пылесосу, проплывала по комнатам, искала, находила, приводила в порядок. Каждое окно у нее превращалось в зеркало, отражающее солнце. Стоило ей пройтись взад-вперед по любому саду с лопаткой в руке, как цветы распускали свои трепетные огоньки на поднятой ею теплой волне воздуха. Она почивала безмятежно и поворачивалась во сне раза три за ночь, обмякшая, как белая перчатка, в которую на рассвете возвратится проворная рука. Пробудившись, она прикасалась к людям, как к картинам, чтобы поправить их покосившиеся рамки.
А нынче?..
– Бабушка, – сказали все. – Прабабушка.