Арина Родионовна. Да в Угличе-то царевича Дмитрия зарезали. По его наущению.
Иона (явно разочарован). Так ты про царя Бориса! Вспомнила! Это, мать моя, когда было! (Напевает.) «Благословен еси, господи, научи мя оправданием твоим». Ничего нового не слыхать?
Арина Родионовна. Да нет. Тихо.
Иона. Что ж так? Обедняли новостями? Из Петербурга, что ли, не пишут?
Арина Родионовна. Писать-то пишут, да не мне, батюшка. А Александру Сергеевичу. Садись, сделай милость. Я чаек сейчас принесу. (Уходит.)
Иона (уверенно вытаскивает из-под груды рукописей тетрадь, открывает ее, читает). Змий, истинный змий! Тут и сорок архиереев не сразу разберут, чего написано. (Медленно читает.) «Когда бы я был царь…» – гордыня какая бесовская! – «…то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: „Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи“. Александр Сергеевич поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал: „Я заметил, вы стараетесь очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы…“» Вот уж истинно! Истинно так! Клеветник и насмешник. Ишь чего написал! Знает кошка, чье мясо съела!
Иона читает дальше и не замечает, что в дверях появляется Пушкин. Пушкин останавливается и, нахмурившись, смотрит на Иону. Потом роняет на пол железную трость. Иона вздрагивает, захлопывает тетрадь, кладет ее на кучу рукописей на стуле. Рукописи сползают и падают на пол.
Пушкин. Ловкости у вас нет. И привычки к такому занятию, святой отец.
Иона (кланяется Пушкину). Простите великодушно. Сижу, дожидаюсь. Дай, думаю, почитаю прелестные стишки ваши.
Пушкин. Да уж вижу. (Подходит, собирает рукописи, кладет их на стол.) Почему это нынче вы стали интересоваться моими стихами? А раньше интересовались, только ромом.
Иона. Х-хе! Ну и шутник же вы, Александр Сергеевич.
Пушкин. Со мной шутки плохи, святой отец. Знаете, есть народная приговорка: «Я еду, еду – не свищу, а уж наеду – не спущу!»
Иона. Что-с?
Пушкин. А вот то-с! Вам, как лицу духовному, не пристало исполнять жандармские обязанности. Лучше бы горланили молебны, кадили бы господу вашему да наливались ромом. Пастырь стада Христова!
Иона. Не могу преклонить слух к столь богомерзким речам, Александр Сергеевич. На мне сан.
Пушкин (кричит в ярости). Какой сан! К чему он понуждает? К кротости? К справедливости? Блаженны жаждущие правды… Тех, кто жаждал ее, на днях перебили… картечью в Петербурге.
Иона. Скорблю. Скорблю, Александр Сергеевич, о заблудших овцах Христовых. Прости им, господи, прегрешения вольные и невольные.
Пушкин. Ладно! Ваш возок дожидается у крыльца. Езжайте! К себе в монастырь! И чем рыться в моих бумагах, лучше отслужите панихиду по убитым… заблудшим овцам Христовым! (Отворяет дверь, придерживает ее.)
Иона (крестится). Помянем царя Давида и всю кротость его. (Семенит мимо Пушкина в коридор.)
Пушкин (захлопывает за ним дверь). Мерзкий монах! (Зовет.) Нянюшка! (Быстро ходит по комнате.)