— Эх ты. — тяжело вздохнул голос. — Твой случай можно было легко оспорить в суде и, между прочим, ты бы выиграл дело, будь у тебя хороший адвокат. Всё подчистить Биотек не успели бы.
— Вы разве не оттуда? — искренне удивился я.
— Можно сказать нет. — усмехнулась моя собеседница. — Но я пока работаю с ними и, кстати, добилась твоей, так скажем, полной амнистии. Более того ты получишь всю выплату по контракту и компенсацию.
— Что, и на работу обратно возьмут? — с надеждой спросил я.
— Это навряд ли. — снова смешок. — Но тут уж моя вина.
— То есть как?
— Видишь ли, тебя хотели, выражаясь по-вашему, списать. — я услышал скрип ножек стула о плитку пола, затем цокот каблучков. — Долг, между прочим не законный и не обоснованный, списали бы в счет контракта, да, Абрам? — она обратилась к кому-то, кого я не слышал от слова совсем. Стало жутко неуютно. — Остаток выплатили бы, предоставили скудное лечение за счет твоей страховки, а потом вышвырнули бы, как больную ненужную скотину за ворота.
Она говорила с нажимом, чеканя каждое слово, будто орудовала тяжеленым молотом по раскаленной наковальне. Казалась такой нежной сперва, но предстала в свете истинной валькирии. Потрясающая женщина. Я снова попытался открыть глаза, и снова зашипел от боли.
— Чем же я обязан такому спасению, прекрасная незнакомка? — я схватил пальцами свободной от иглы руки переносицу и с силой надавил, но от этого голова только закружилась, и конечность рухнула обратно на мягкую чистую постель.
— Польщена. — удивилась собеседница. Тон её снова обернулся шелком. — Ты же не видишь меня, почему…
— Глаза не нужны для того, чтобы распознать хорошего человека. — перебил я собеседницу, предотвращая ненужные сейчас философские рассуждения.
— Интересный ты. — в голосе чувствовалась улыбка. Такая улыбка бывает, наверное, только у мам. — Я человек мира. Не могла не помочь. — Цокот каблуков мерно удалялся. — Отдыхай. Может встретимся еще.
Больше со мной в тот день никто не говорил. В следующие двое суток тоже, лишь безмолвные андройды приходили менять мне капельницы и ставить какие-то инъекции, да приносили новый пластиковый графин с водой. Глаза я смог открыть и, не без ругани и шипения, привыкнуть к мягкой полутьме своей палаты. Обстановка была спартанская — помимо моей койки и целой прорвы мониторов, трубок, капельниц и проводов, оканчивающихся присосками на моём теле, был еще старый офисный стул и какая-то невзрачная грязного желтоватого цвета тумба у изголовья.
За это время я старался не думать о сорвавшейся отработке, о жестоких боях за крепость у границ Осборна, о павших товарищах… После всего пережитого не сложно было сложить два плюс два — это же был эксперимент. Я смутно помню детали того контракта, но строчка об отказе от претензий в случае необратимых последствий применения экспериментальных технологий наводила на некоторые мысли. Как итог — я не верю собственным эмоциям и чувствам там, на Эйнхории. Мозги запеклись румяной корочкой, гормоны и вся химия тела безбожно лгала воспаленному разуму, психика нарушена. Я даже не мог сказать я это сейчас или кто-то другой.
Вскоре появился первый посетитель — врач. Пару дней проводил какие-то тесты, брал анализы, один за другим отключал от меня приборы, трубки капельниц, убрал ненавистные присоски, под которыми все ужасно зудело. Андройды стали приносить что-то похожее на еду — питательные коктейли и каши, что были на удивление не плохи.
Затем другой доктор много дней учил меня заново ходить, принес игрушки для восстановления мелкой моторики, давал кроссворды, иногда приносил пластиковые шашки, шахматы и карты, загадывал загадки, травил дурацкие анекдоты.
Вопросов я не задавал. Хвастаться плохо, знаю, но говоря сам с собой, не мог не отметить в который раз свой высокий интеллект, ведь я неплохо понимал, для чего это всё сейчас со мной делают.
Не знаю сколько времени так прошло, но меня наконец отключил вообще от всех приборов и капельниц первый доктор, выдал таблетницу с отсеками для приема по часам и звуковым сигналом, после чего я его больше не видел. Второй же вручил скакалку, маленькие гантельки по два килограмма, резинку, пожал руку и тоже исчез. Странно, я не спросил, как его зовут, а обращался просто — док. Думаю, подсознательно понимал, что нет смысла сближаться. Это так странно.
Спустя пару дней я заскучал, не смотря на усердные тренировки и разгадывания всяческих головоломок из солидной стопки бумаг, оставленной доком. Но не успел я ничего предпринять, как ко мне пришла еще одна врач. На этот раз представилась, хоть я и не запомнил, прямо заявила о своей специальности — психолог и психиатр. Болтали много, было даже весело. Она рассказывала свои истории из жизни и врачебной практики, я делился своими байками и не самым простым и радужным детством. Со стороны, наверное, можно было подумать, что просто два старых друга ведут непринужденную беседу, однако она работала, а я не препятствовал. Но даже после нескольких дней такого оздоровительного общения я не мог сказать точно на сколько я не в себе, о чем решил спросить напрямую, выложив все терзания и сомнения, как на духу.
— Август. — начала она спокойно, внимательно выслушав меня. — Ты очень сильный и смелый молодой человек и ты это знаешь. Та твоя подруга из проекта была от части права, на счет сращивания личностей, но я немного больше осведомлена. — док хитро подмигнула. — Провалов в памяти у тебя нет, острых когнитивных искажений тоже, компульсий, нервозов, вспышек немотивированной агрессии, депрессивных настроений тоже нет. — она как-то разочарованно вздохнула. — Вот знаешь, ты просто растерян. Это я тебе как специалист скажу. Точка. Ты психически стабилен и полностью здоров, а что до проекта… — она немного закусила губу и едва заметно на мгновенье отвела глаза, но я заметил. Не хочет говорить? — Твоя личность была успешно скопирована, размножена, изменена, а затем эксплуатировалась множеством ИИ, как первоисточником, но это не всё. Так как для поддержки каждого испытуемого требовался отдельный ИИ помощник, можно сказать, что часть личности вносилась в него. На этой базе конструировался дублирующий управляющий, который брал на себя некоторые функции мозга, если активность была не достаточна или действовала не так, как задумывалось в ходе эксперимента. Человеческий мозг на автомате учился этим коротким подменам, подстраивался, отсюда резкие изменения характера, психическая глухота или наоборот чувствительность.