Пока смерть не разлучит...

Робеспьер придвинул к себе пачку бумажных листов и окунул перо в чернильницу.

"Слово добродетель вызвало у Дантона смех: нет более стойкой добродетели, сказал он, чем та, которую он каждую ночь являет своей жене.

Когда я указал Дантону на клевету бриссотистов, развернутую в газетах, он ответил: "Мне-то что за дело! Общественное мнение — потаскуха, память потомков — глупость!"

Напрасно я жаловался ему на фракцию жирондистов: он утверждал, что никакой фракции нет, всё это тщеславие и личная вражда. Дантон говорит, что плутов надо использовать. Потому-то он и окружил себя самыми грязными интриганами. Благодаря своей терпимости к пороку, он сделал своими сторонниками всех развращенных людей на свете. Должно быть, к этому он и стремился".

Как всё-таки ноет рука. Это мешает сосредоточиться.

Дантон сначала отшучивался, а когда понял, что серьезного разговора не избежать, сразу помрачнел. В его глазах даже показались слезы. "Мы же оба адвокаты, Максимилиан, — сказал он, — а зачем нужны адвокаты? Чтобы не дать мертвой букве задавить живого человека". Он стал слишком мягкотелым. Умеренность ничем не лучше эксцессов. Личная вражда? Из нее-то и рождаются фракции, заговоры. Со всеми фракциями нужно покончить раз и навсегда! Одним ударом! Или мы их, или они нас! Жорж, ты со мной?..

Нет. Он не сказал этого прямо, но Робеспьер понял: Дантон — не с ним. Значит, ему придется переступить через собственные чувства и пожертвовать другом.

Обвинения-то всегда можно найти. Ну вот, хотя бы это:

"Нельзя забывать о вечерах у Робера, когда герцог Орлеанский сам готовил пунш. Там бывали Фабр и Дантон, стараясь заманить туда как можно больше депутатов от Горы, чтобы развратить их или скомпрометировать.

Дантон не желал смерти тирана, он хотел ограничиться изгнанием, как и Дюмурье.

Дантон хотел амнистии для всех виновных; он говорил об этом открыто, а значит, он встал на путь контрреволюции. Он хотел распустить Конвент и уничтожить правительство: он хотел контрреволюции".

Ах, если бы речь шла об одном Дантоне! Но ведь на жертвенник придется положить и Демулена. Робеспьер был свидетелем на свадьбе Камилла, своего однокашника по лицею Людовика Великого, а потом стал крестным отцом маленького Ораса… Орас появился на свет почти одновременно с младшим сыном Дантона, у них даже была одна кормилица… Камилл сам еще не повзрослел: это капризный, одаренный, избалованный ребенок, связавшийся с дурной компанией. Но его проступок не из тех, за которые можно отделаться поркой.

"У Дантона черная, неблагодарная душа, и вот тому доказательство: он высоко ценил последние статьи Демулена, он даже посмел потребовать в клубе якобинцев свободы печати ради его газеты, тогда как я предложил ее торжественно сжечь".

("Сжечь не значит ответить!" — воскликнул тогда Демулен словами Руссо. Значит, не заблуждался, а писал всё это с умыслом!)

Забыв о тугой повязке, Робеспьер продолжал писать, страницу за страницей. В Конвенте нет неприкасаемых. Дантон возомнил, что заслужил какие-то привилегии — нет, ничего подобного! Нам не нужны кумиры! Конвент сумеет свалить этого колосса на глиняных ногах!

* * *

— Робеспьер!!!

От громоподобного голоса Дантона дрожали стекла; позорная телега ехала по улице Сент-Оноре.

Да, вот этот дом, где он прячется в комнатке над столярной мастерской в глубине двора; его пустили туда из милости, а он кичится тем, что у него ни кола ни двора! Наш Неподкупный! Кровавый карлик!

— Робеспьер!!!

Он услышит! О, он услышит! Пусть же слышит и трепещет в своей конуре.