Всё ясно. Семейке Клари не нужен зять-нищий, они хотят сделать его спекулянтом! Наполеон взял письмо Евгении: "Италия не изменила моего сердца. О друг мой! Я люблю тебя еще больше, если это возможно. В моих мыслях царишь только ты, разлука вырывает из моей груди тяжкие стоны…" Она тоже хочет, чтобы он приехал в Геную — он, победитель англичан, имя которого заставляло трепетать сардинского короля! — и занялся коммерцией.
Угораздило же его влюбиться!
Если Евгения любит его, пусть уговорит мать и брата назначить свадьбу, иначе между ними всё кончено. Армию он не бросит, война — его призвание, он это знает наверное. Генерал Наполеон Буонапарте не станет другим человеком, не изменится ради избалованной девочки. Он будет счастлив с ней, он хочет быть вместе, но только если она последует за ним, а не он за ней.
Мужчины! Грубые животные, самовлюбленные эгоисты, понимающие только силу и поклоняющиеся ей! Убийство и разрушение — вот и всё, на что они способны, помимо утоления примитивных потребностей. И они еще хотят, чтобы их любили? Причем не абы кто, а умные, красивые женщины, умеющие себя подать! Так знайте же: это не вы удостоили нас чести, приблизив к себе, это мы снизошли до вас. И вам нас не удержать: женщина не может противиться только любви, а ее-то вы бессильны внушить.
Тереза заметила, что с силой втирает в кожу ягодный сок, вместо того чтобы мягко умащивать себя давленой мякотью малины. Это не дело, надо успокоиться. Она немного посидела с закрытыми глазами, потом аккуратно стерла маску с лица теплым влажным полотенцем и, сбросив халат, погрузилась в ванну с молоком.
Тальен снова будет пилить ее за расточительность. За последние месяцы цены выросли в несколько раз, люди вынуждены питаться одним хлебом, запивая его водой! Фунт хлеба стоит пятнадцать ливров, фунт масла — семнадцать, за сыр просят десять ливров, за фунт вишен — три, за одно яйцо — двадцать су. Какой-то крестьянин за три фунта масла купил одиннадцать гектаров плодородных земель! За пару чулок, которая еще недавно стоила три ливра, теперь требуют сто, а за пару сапог и вовсе тысячу двести! Один судья, например, работает каменщиком между заседаниями трибунала, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, потому что прибавки к жалованью чиновников и служащих не поспевают за ростом цен…
Ей-то что за дело до этого? Раз депутаты так озабочены дороговизной, пусть покончат с нею. Тереза не носит ни чулок, ни сапог. А одним хлебом она питаться не станет, и если Тальен недостаточно богат, чтобы содержать семью, ему незачем было на ней жениться и заводить ребенка.
"Зачем тебе молочные ванны, ты и так прекрасна!" Вот корень всех ваших заблуждений и неудач! Тратить то, что есть, не пытаясь сохранить и продлить! Да, сейчас она молода, ей всего двадцать два года, но что она будет делать через десять лет? Носить закрытые платья? Румяниться? Загадочно улыбаться одними губами, не показывая испорченных зубов, как Роза Богарне? Нет, этого не будет. Красота — ее главное достояние, и она сделает всё, чтобы ее сохранить. Деньги можно заработать, красоту не вернешь.
Ступайте в Сент-Антуанское предместье и найдите там хоть одну красавицу среди добрых гражданок и патриоток. Ах, вы всё же предпочитаете искать патриоток среди урожденных аристократок, чтобы хвастать друг перед другом красивыми спутницами? Тогда нечего сравнивать Терезу Тальен с Марией-Антуанеттой и обзывать ее "светлейшим высочеством". Ведь для изысканных женщин, согласившихся украсить собой вашу жизнь, нет большой радости в том, чтобы царить на праздниках заносчивых, недалеких и невежественных мужчин, привыкших разрешать все вопросы криком и кулаками. Да и откуда взяться образованности, если в последние шесть лет учиться было негде и не у кого!
На годовщину Термидора (костюмы, речи, гимны на слова Шенье) Тальен созвал своих собратьев на пир в их с Терезой "красную хижину" на аллее Вдов. Речь, разумеется, зашла о политике, и все чуть не передрались. Тогда Тереза — в полупрозрачном греческом хитоне, с обнаженными руками и сандалиях на босу ногу — произнесла тост: "За забвение ошибок, прощение оскорблений и примирение всех французов!" Все выпили и как будто успокоились. Но Тереза слишком поздно узнала, что имел в виду Тальен, когда говорил о "подлых наемниках Питта", которых волны океана вынесли под меч закона, чтобы их поглотила оскверненная ими родная земля. Этого она ему не забудет и не простит.
В начале лета в башне Тампль умер несчастный сиротка, даже не подозревавший, что для некоторых он — Людовик XVII. Через две недели Комитет общественной безопасности вспомнил о другой сироте — его старшей сестре, которая за три с лишним года одиночного заключения почти разучилась говорить. Конвент решил обменять ее на французов, плененных австрийцами; к несчастной девушке прислали компаньонку, которая должна была подготовить ее к новому повороту в ее судьбе, открыв ей заодно, что у нее больше нет ни матери, ни тети, ни брата. Зато остались дяди, и старший из них, граф Прованский, провозгласил себя Людовиком XVHI. Английские корабли доставили армию эмигрантов на полуостров Киберон, чтобы поддержать вандейских повстанцев. В страшную грозу Лазарь Гош, командовавший республиканскими войсками, штурмовал форт Пентьевр, где укрылись роялисты, пока англичане не могли подать им помощи из-за шторма. Под защитой "белой армии" находились священники, старики, женщины, дети; лодок на всех не хватило, высокие волны измучили даже умелых пловцов, не меньше семисот человек утонуло. Тех же, кому удалось добраться до кораблей, англичане высадили под Лорьяном, и их захватили в плен. Надо отдать должное Гошу: он отпустил безоружных крестьян, а мятежников-шуанов посадил в тюрьмы ждать выкупа, но оставались еще французские дворяне, захваченные с оружием в руках. Им обещали жизнь, если они сдадутся. Тогда Тальен упросил Комитет общественного спасения отправить его на Киберон. Именно по его приказу семьсот одиннадцать человек были расстреляны. Шаретт в отместку казнил триста республиканцев. Господи, неужели они не остановятся, пока не перебьют друг друга?..
Тальен говорит, что подаст в отставку из Комитета общественного спасения. Терезу ему не обмануть: он просто хочет отмежеваться от своего прошлого перед новыми выборами, смыть клеймо "террориста". Конституция 5 фрюктидора, представленная Буасси-д’Англа, сильно отличается от прежней: она начинается с Декларации прав и
Франция хочет вернуть всё, как было, но с другими людьми — это так по-женски. Тальена среди новых людей не будет, это ясно как день. Его стихия — заговоры, поиск врагов и расправа над ними, хотя в душе он пошлый мещанин. Но кто же тогда? Тереза задумалась.
На том термидорианском празднике все гости были в официальных костюмах представителей народа, сочиненных для них Давидом: синяя туника до колен, синие же облегающие штаны, уходящие в мягкие кожаные полусапожки, красный плащ с белым подбоем, застегнутый на плече пряжкой со словами "Французский народ, Равенство и Свобода", круглая шапочка с плоским верхом, украшенная трехцветным пером… Только один человек был в простом черном рединготе и сапогах — Поль Баррас. Он выделялся тем, что был самим собой.
Баррас… С ним сейчас Роза Богарне, крёстная дочки Терезы — маленькой Розы-Термидор. Конечно, они с ней подруги, но… Ничего, Роза найдет себе другого.
— Я согласен. Но предупреждаю: как только меч будет вынут из ножен, я вложу его обратно лишь тогда, когда восстановлю порядок.
Баррас приподнял одну бровь и смерил взглядом своего собеседника. Похоже, этот Буонапарте слишком большого мнения о себе. Что ж, посмотрим, на что он способен.
— Ты можешь рассчитывать на мою поддержку… гражданин.
Генерал Мену совершенно напрасно вступил в переговоры с мятежными секциями, когда в Париже снова зазвучали призывы к восстанию. Монархисты вопили, что результаты плебисцита подделали: народ не мог проголосовать за то, чтобы новый парламент на две трети состоял из цареубийц. Еще бы: они-то намеревались получить большинство в обеих палатах, а уж тогда до замены пятиголовой Директории одной головой в короне оставался бы всего один шаг. Барабаны били общую тревогу; их гром отчетливо слышался в Манеже. "Встретим смерть с отвагой истинных друзей Свободы!" — воскликнул Лежандр. В свое время Конвент допустил досадный промах, позволив монархистам вступить в Национальную гвардию. Теперь у них было двадцать пять тысяч штыков, и командовал ими генерал Даникан. Полтора месяца назад он приехал в Париж из Вандеи, произнес в Конвенте гневную речь о жестокостях республиканских военачальников, а потом подал в отставку. Поневоле пожалеешь о расправе с якобинцами — вот кто не стал бы миндальничать! Впрочем, в полночь опомнившийся Мену отбросил мятежников кавалерийской атакой к самому холму Монмартр, но веры ему больше не было. Генерала разжаловали и арестовали, а командующим внутренними войсками назначили Барраса. Теперь он должен был спасти Республику.
Вот тогда-то на трибуне и появился невысокий, худощавый молодой человек в потрепанном мундире без знаков отличия, с красивым, но изможденным лицом и длинными каштановыми волосами, по-республикански распущенными по плечам. Его невнятную речь то и дело прерывал кашель. "Кто это?" — спросил Баррас у Фрерона. "Генерал Пушка", — ответил тот. А, так это и есть Наполеон Буонапарте, герой Тулона… Он отказался от назначения в Вандею, и его вычеркнули из списков генералов. Что ж, он наверняка хочет получить свой шанс реабилитироваться.
ebooksa