— Сядьте, господин лейтенант! Это румыны повернули против нас оружие, а не наоборот! Они нас атаковали! Спросите-ка его, чего он хочет…
Майор меряет меня пренебрежительным взглядом. Мне было бы легче обнять его и встать рядом, но я должен выполнять приказ… Поэтому я остаюсь сидеть в кресле в дурацкой роли переводчика.
— Господин генерал спрашивает, чего вы хотите?
Майор бросает полный гнева и презрения взгляд на Герштенберга, удобно устроившегося в кресле, и говорит:
— Вы помните, этой ночью во дворце вы дали мне слово чести, что когда вы прибудете в моем сопровождении в «Вальдлагерь», то отдадите находящимся здесь частям приказ сложить оружие…
Но тому как Герштенберг улыбается, мне становится ясно, что он все понял. Тем не менее я добросовестно выполняю свои обязанности и перевожу сказанное слово в слово.
— …Я сопровождал вас по высочайшему приказу, чтобы по дороге с вами ничего не случилось. Вы же изменили своему слову, господин генерал, слову чести!..
Постепенно я начинаю понимать, о чем идет речь.
— Переводите дальше, господин лейтенант! Вы можете гордиться тем, что являетесь, свидетелем исторического события, — патетически обращается ко мне начальник «Вальдлагеря». — Майор Петреску должен сказать спасибо за то, что, попав сюда, не был поставлен к стенке, как обычный бунтовщик. Мой фюрер — Адольф Гитлер, а не генерал Сэнэтеску. И я, генерал третьего рейха, не обязан помнить о словах чести, данных какому-то румынишке, бунтовщику!
Герштенберг на минуту останавливается, чтобы дать мне возможность перевести. Я стараюсь сделать это поточнее, без ошибок — ведь где-то за стенами этого помещения кто-то меня слушает, записывает, проверяет.
— Я понимаю вашу позицию, майор Петреску, но вам было бы лучше вести себя сейчас поскромнее. Я вам обещаю, что сегодня, 24 августа, в восемь утра, когда Бухарест будет в наших руках, а бунтовщики, оболваненные коммунистами с их планами, будут безжалостно расстреляны на Дворцовой площади, я возьму вас к себе в машину как своего товарища.
Ледяные мурашки пробегают у меня по спине… Слова Герштенберга подтверждают предположения капитана Деметриада. Значит, на заре немцы ударят всеми своими силами из «Вальдлагеря» по Бухаресту… На этот раз я перевожу, умирая от любопытства, что ответит майор. Он смотрит на меня с такой ненавистью, будто это мои собственные слова, а не перевод.
— Благодарю вас, господин генерал, за оказанную честь! — выговаривает майор с достоинством и иронией. — Но Бухареста вам не видать как своих ушей без зеркала!
Я сдерживаю себя настолько, что даже голос у меня не меняется, я все тот же «храбрый солдат вермахта».
— Как-как вы сказали про уши? — Пухлое лицо генерала темнеет у меня на глазах. Он, может быть, не понял, что это поговорка, но смысл ее явно дошел до его сознания. При виде его мгновенно потемневшего лица я, признаться, ожидаю приступа истерии, но нервы у генерала крепкие. Недаром он не только летчик, но и разведчик. Он спокойно обращается к майору теперь уже на хорошем французском, так что мои услуги больше не требуются.
— Господин майор, мне было бы приятно расстрелять вас этой же ночью. Но я отложу это удовольствие до девяти часов утра, чтобы произвести экзекуцию на Дворцовой площади после того, как выполню приказ фюрера. Мы вместе войдем во дворец. Вы будете стоять справа от меня, пока будет формироваться новое правительство, после чего я с удовольствием понаблюдаю, как будете казнены и вы, и другие заговорщики.
— Вы совершаете большую ошибку, господин генерал. Это не заговор. Это акция, поддержанная всей румынской армией, всем румынским народом.
Герштенберг не хочет больше его слушать. Он поднимает правую руку, полковник Руди нажимает кнопку, дверь в стене открывается. На этот раз в проеме появляется офицер в черной форме.
— Убрать! — приказывает генерал.
Майор Петреску обводит нас взглядом, давая понять: то, что он собирается произнести, относится ко всем нам. Его как будто озаряет вдохновение, и он от души произносит:
ebooksa