Севастополь

Когда через двери вынесло вместе с толпой в ночь, совершенно темную и безветренную, Шелехов прижал к себе соседку за локоть и трепетно попросил:

— Идемте прогуляемся, а?

Она нерешительно оглянулась, как бы с беспокойством высматривая кого-то, но все-таки пошла. Опять под кустами поборматывали гармошки, взрывался порой щекотный девий смех, с привизгом и задыханьем, словно там боролись.

— Скажите, вы Любякина Пашу, Павла Иваныча, знаете? Они в вашей местности тоже служат.

— Любякина знаю.

— А почему их нет?

— Право, не могу сказать. А вы что, знакомы?

Спутница рассыпала грудной хохоток, кланяясь, повисая у него на руке; ей было весело, баловливо.

— А вы на самделе офицер или только одежду надели для праздника!

, — То есть как надел?

— Конечно же, теперь, после свободы, всем можно. У меня есть минер знакомый с «Воли», Васей зовут, он завсегда в праздники белую тужурку надевает, как офицер.

— Нет, в самом деле офицер.

— Ну да! — недоверчиво прыснула спутница. — А чего же вы без барышни?

— А вы?

— Мы не барышня, мы с порту!

Но видно было — лестно ей, что настоящий офицер, приосанилась, оборвала вдруг никчемушный свой хохоток. Шелехов вкрадчиво обнял ее за талию, — так, что под ладонью, сквозь шелковистый шарф, теплым цыпленком ощутилась грудь, ворковал:

— Нет, вы мне очень нравитесь, очень. Как вас зовут?

— Нас? Таней.

Из рощи зашли уже на бугор, за которым ветрами пошумливала степь. Над степью, снеговыми плывучими сугробами, заваливая луну, густо половодили облака. Местность стала неузнаваемой, заунывной, — может быть, переместилась сюда с иного материка. Шелехов нащупал ногой камень, опустился на него. Невылитый, из подземелья донесенный сюда огонь жег…

— Посидим, Таня, и вы утомились, наверно, стоять.