— Меня ей особо и не учили, — вспомнил я университет. — Показали основные пассы мануалистики, помогли выработать привычку к правильному их выполнению, и объяснили, что формулы инкантации следует брать в справочниках по артефактуре.
— Вот! — Маевский воздел перст к потолку. — Не хочу обидеть коллег натуральных магов, но уже скоро в чистом виде их умения только и останутся почти исключительно в одном целительстве… Но простите, Алексей Филиппович, я несколько отвлёкся. Проходите испытание и, каким бы ни оказался его итог, жду вас у себя. Тогда и поговорим о вашем предложении относительно занятий у нас в университете.
Профессора я, конечно, поблагодарил, но, вот честное слово, так и не понял смысла его последних слов — то ли это он так меня обнадёжил, то ли подготовил почву для вежливого отказа, то ли даже оставил себе открытыми оба названных пути, так, на всякий случай. Так или иначе, зайти в Разрядную палату мне на днях будет необходимо.
Остаток дня я провёл, без особого упорства работая над диссертацией, а уже вечером, ближе к ужину, мне позвонил Крамниц с приглашением зайти завтра к нему в управу часа в два пополудни, не раньше. Телефоны здесь сильно искажают голос, так что настроение пристава я из короткого разговора понять не сумел. Впрочем, переживать по этому поводу я не стал, рассудив, что если не понял сегодня, то уж точно пойму завтра при личном разговоре.
…Поход в Разрядную палату не задался ещё до моего выхода из дома. Испытание одарённости проводится на голодный желудок и спать перед ним полагается не более шести часов, а мне, как назло, и спать, и есть ну просто жуть как хотелось, так что вышел я из дому в препоганейшем настроении, которое никак не улучшил итог испытания — как пришёл я в Разрядную палату с пятым разрядом, так с тем же пятым разрядом её и покинул. Оно, конечно, отсутствие результата — тоже результат, но, увы, не тот… Примириться с неудачей помогла маленькая кофейня рядом с Палатой, куда я завернул, подгоняемый острым желанием хоть что-то перекусить. Пара пирожных и неплохо сваренный кофе настроили меня на философский лад, и я решил, что не так оно и страшно. Обидно, это да, но не настолько, чтобы сильно из-за того переживать. Следующее испытание я теперь мог пройти не ранее, чем через семь седмиц, а для срока, отпущенного мне на подготовку диссертации, это мелочь. Успею ещё.
… — Даже не знаю, с чего начать, Алексей Филиппович, — Крамниц выглядел весёлым и довольным, не иначе, опять что-то откопал.
— С начала, должно быть, — я через силу выдал ответную улыбку.
— Тогда распоряжусь подать чаю, — Иван Адамович вежливо хохотнул над моей незатейливой шуткой, — а вы пока почитайте прямо за моим столом, — он поднял со стола несколько листов бумаги, помахал ими и вернул обратно.
Хм, с чего бы вдруг такое благорасположение? Усаживаясь за стол пристава, я обратил внимание на усердно строчащего писаря, удалять которого из кабинета Крамниц не стал. Так, и что тут у нас?..
А тут у нас допросный лист того самого Франца Антоновича Ланга, содержателя каретного двора, что на Дорогомиловской заставе. И из листа следует, что в середине октября, Ланг сказал, что день точно не помнит, он за более чем изрядную плату сдал карету на день некоему Юргену Артману, сыну своего давнего, с тех ещё времён, когда Ланг жил в Риге, приятеля. Сдал, замечу, не только без кучера, но и без соответствующей о том записи. Юрген, значит, Артман? Ну-ну…
— Иван Адамович, а как вам удалось разговорить этого Ланга? — спросил я, когда мы принялись за чай и бублики. До конца я не дочитал, но ничего, Крамниц мне и расскажет. — Если он записи не сделал, легко мог бы и утаить?
— Мог бы, — охотно признал Крамниц, — и даже отрицал всё поначалу. Да только я ему пообещал карантинную команду прислать, мол, донос поступил, будто на его дворе одна лошадь сапом [1] заболела.
Да, в моём бывшем мире такое обозвали бы полицейским произволом, а то и вообще ментовским беспределом. И ведь мог бы Ланг от такого наскока отбиться, да ещё и возмещение себе высудить из кармана пристава, потому как карантин по сапу больно ударил бы купца и по кошельку, и по доброму имени, но, видимо, сообразил, что влип во что-то совсем уж нехорошее и почёл за лучшее на вопросы Крамница ответить.
— Карету, тёмно-синюю, кстати, мы с Ильёй Модестовичем осмотрели, — упомянул Крамниц губного артефактора, — и господин Пронин со всею уверенностью утверждает, что полгода назад в карете случилась смерть человека.
Ну да, к прямым доказательствам такое заключение не отнесёшь, но в ряду улик косвенных смотрелось оно очень даже убедительно.
— Про Артмана Ланг показал, что тот незаконнорожденный сын рижского немца-купца и его служанки латышки, что с малых лет служил он у барона фон Альштетта, но уехав шесть лет назад из Риги Ланг никаких известий о нём не имел, и увидел после того только в Москве, — продолжал Крамниц. — Чем Артман занят в Москве, Ланг говорит, что не знает, но карету он ему сдал, как из уважения к приятельству с его отцом, так и потому, что знал — править лошадьми Артман умеет. По возвращении кареты Ланг Артмана более не видел.
— Что-то с трудом верится, — прокомментировал я пересказ Крамницем слов Ланга.
— Мне тоже, — согласился пристав. — Но Ланг теперь не денется никуда, надо будет, ещё допрошу.
— А что с баронессой? — подтолкнул я Крамница перейти к той части рассказа, что для меня представляла куда больший интерес.
— С баронессой… — Иван Адамович странно покривился. — С нею всё непросто.
ebooksa