Возможность ознакомиться со списком дежурных у Мальцева была, и эту пару он выбрал неспроста. Привлекли их даты рождения — один самый младший в небольшом коллективе, второй самый старший. Понятное дело, готовящийся к пенсии вертухай натаскивает достойную смену.
Луч фонаря был направлен на щит, Мальцев не мог разглядеть в темноте, как распределились роли у дежурных, однако не сомневался: к щитку полез молодой, а Степаныч подсвечивает снизу.
Не ошибся. Сверху прозвучал знакомый фальцет, бормотавший:
— Ну точно, так и есть...
Одновременно с началом фразы тряпка, густо пропитанная хлороформом, впечаталась в лицо Степаныча. Тот дернулся, уронил фонарь, потянулся к кобуре — но Мальцев был готов к этой попытке и легко ее пресек.
— Степаныч?! — прозвучало сверху.
Фонарь не разбился при падении, но откатился в сторону и светил в дальний конец коридора. И Фальцет не мог разглядеть, что здесь происходит. И того, что их стало уже не двое, а трое, понять не смог.
— Сер... сердце... — произнес Мальцев из темноты хриплым шепотом.
— Сейчас, Степаныч, сей... — забормотал молодой, слезая с табурета, и не закончил, тряпка с хлороформом прервала его на полуслове.
Подвальный коридор перегораживала решетка, рядом был оборудован пост: стул, небольшой столик, телефон на стене. Сейчас стул пустовал, недавно проведенная сигнализация заменила живого охранника, и это стало ошибкой.
Замок на решетке Мальцев отомкнул ключом, позаимствованным в пультовой. Оба вохровца спали там сейчас здоровым и крепким сном, энергоснабжение сектора было восстановлено, а с сигнализацией произошло обратное, — и она, разумеется, промолчала. Мальцев взглянул на часы — в срок уложился идеально, даже остались в запасе четыре лишние минуты.
Два сейфа в хранилище стояли, оставшиеся еще с царских времен — громоздкие, основательные, с бронзовыми завитушками, и даже двуглавые орлы так до сих пор красуются на дверцах, не сбиты, не срезаны, не закрашены. Фирма «Сан-Гали», модель девятьсот третьего года. Надежная модель... была в те времена. Мальцев мог вскрыть каждый из сейфов, потратив минут десять, не дольше. Собственно, к дерзкой идее провернуть все днем, в обеденный перерыв, он пришел после того, как узнал, какие именно сейфы здесь установлены.
Он доставал стетоскоп из ящика с инструментами, когда послышались шаги, громко звучавшие в тишине коридора. Мальцев обернулся.
В хранилище вошел человек. Высокий, плотно сбитый, его гладко выбритый череп сверкал, отражая свет ламп. Форма и петлицы майора госбезопасности.
Мальцев, стоявший со стетоскопом в руке, указал взглядом на сейф: продолжать, дескать?
— Достаточно, — махнул рукой майор госбезопасности Павлюков. — Что ты эту «саню-галю» вскроешь, даже толком не вспотев, я и так знаю. Запирай решетку и пойдем на разбор полетов.
Шагая вслед за майором по лестнице, Мальцев вспомнил, что нынче в полночь наступит новый, 1941 год. Хоть сегодня рабочий день, и завтра тоже, а все-таки праздник. Надо бы отметить, да нечем. Не полагается заключенным шампанское, салаты с разносолами тоже. Ладно, переживёт. Зато уж через год... 1942 год будет встречен на высшем уровне. И на свободе.
До конца срока оставалось еще семь с лишним лет, но Мальцев хорошо понимал, что вычеркивать дни в календаре ему смысла нет. Закончится этот срок, намотают новый. Никто не выпустит на волю специалиста по проникновениям в банки и прочие хранилища ценностей — узнавшего все то, что успел узнать Мальцев, отбывая срок при минском ЦКБ, проектировавшем охранные системы.
Трудиться консультантом при «шарашке» — работа не пыльная, не лесосека и не золотой прииск. Но порой Мальцев думал, что лучше бы уж он вкалывал вальщиком или сучкорезом где-нибудь в Карелии или Коми. Потому что рано или поздно у ЦКБ пропадет нужда в услугах консультанта-уголовника. У него уже случались пару раз осечки, не удавалось найти бреши в продуманных системах охраны и разработать реальный план проникновения.
А если неудачи начнут случаться все чаще и чаще, что тогда? Мальцев подозревал, что его тогда не отставят с нынешней должности и не этапируют на лесосеку. Товарищи чекисты подберут расстрельную статью, причем, как любит выражаться Павлюков, «толком не вспотев».