– Значит, осталась пленка.
– На чей фотик мы запечатлевались?
– Такая роскошь была только у Богемы.
– Да, но у нее какой-то крутой «Никон» имелся. И мы фоткались на него, но пленку так и не проявили. Сгорел аппарат вместе с ней в тот первый вечер нового года. Мы оставили три кадра из тридцати шести на праздник.
– Точно. Тогда чья была та мыльница?
– Его Тюля притащила. Вроде взяла у кого-то. Она же нам и фотографии подарила.
– И это было в тот первый день нового года! Как я могла забыть?
Они подъехали к кофейне. Матвей в окне заказала два эспрессо.
– За что нам уцепиться, Пила? – спросила она, ожидая заказа.
– Я вообще ничегошеньки не понимаю. Кто-то знает все о нас! Это же фильм ужасов. Балу восстала из могилы и мстит нам? Но это же нереально. А как найти объяснение происходящему?
Ответа не было. Даже в обсмеянном ими ужастике «Я знаю, что вы сделали прошлым летом» события начали развиваться через год, а не через пятнадцать (без нескольких месяцев) лет. Быльем поросла та страшная история. Как и участок земли, куда были зарыты останки сумасшедшей бабы, похитившей их.
– А что с дачей Богемы? – Ленка весь день ощущала боль в кистях. Дурные воспоминания ее разбередили. – Я не спросила, продала ли она ее.
– Не она – отец. За копейки. Не дачу – землю. На месте их дома сейчас добротный особняк за высоким забором. Туда я, кстати, не заглядывала. Когда поселок обходила, хозяева в отъезде были. На Мальдивах, что ли?
Зазвонил телефон Матвея.
– Мара, – сообщила она подруге, глянув на экран. И спросила у Одессы: – Как дела?
– Нормально. Нео спит. А я нет. Есть новости?
– Пока никаких. Ждем записей с камер.
– У меня есть приятель, Ваня. Он снимает офис по соседству с моим помещением. Компьютерщик. Может, ему какое-то задание дать? Он не откажет.
– Я подключила всех, кого могла…
Но Ленка ее перебила: