– Она про яйца спросила, я ей про яйца и ответил.
– С живыми людьми дело имеешь. И не все такие умные, но все равно живые. Она же ребенок еще.
– Вот и капитан мне этот про скрупулезность внушал, и чтобы не умничал.
– Попугай-то?
– В смысле?
– «Попугай» его зовут. Он слово какое-нибудь услышит, подцепит и мусолит потом неделю. Где надо и не надо. Я ему сказал сегодня, не надо, мол, умничать, бери бабки и отдавай человека. Зачем тебе компьютер, моего слова мало?
– Он, Петя, теперь «филигранностью» всех доставать будет. Как я понимаю это дело.
– Почему?
– Да так мне почему-то кажется.
Волковский джип вывернул на Саблинскую, сделал правый поворот на Пушкарскую, потом левый на Ленина (которая теперь Широкая) и выехал на Большой проспект Петроградской стороны, направляясь на Васильевский остров.
Мишка Лазарский отмечал про себя все эти названия знакомых с детства улиц, смотрел на старые дома и очень не хотел в клинику.
– Пацанчики, родненькие, – приговаривал он, – какие же вы хорошие. Не сдавайте меня в больничку, а? Ну давайте еще хоть один денек набулдыкаемся сегодня! Ну ведь как здорово-то, а? Что ж вы как гады последние? Меня на койку, а сами пойдете, жить будете в полной свободе от зависимости. А я?
– Миша, – на секунду обернулся Волков, не отрывая взгляда от скользкой дороги, – вспомни о маме. Мама ждет тебя трезвым. Сынок твой…
– …тянет к тебе за океаном розовые ручки, – подхватил Александр, – лепечет: «Дэди, нье нада дрынк йетот терибл уотка в йетот харибл Раша! Гоу ту ми трезвым! Мне нье нужет ё мани! Я вонт, чтобы от тебя не воняло перегаром! Ай лав ю!»
– Гурский, – сказал Волков, – и все-таки ты чудовище.
– Ребята,– Лазарский расплывался в улыбке, – как я вас люблю.
– Любишь – женись, – пожал плечами Петр.
– Устал – отдохни, – кивнул Гурский.
– Ага… – Мишка поправил шарф. – Умный – покажи свои бабки.
– Это грубо, – сказал Волков.