Настя ударом перчаток смахнула со стола стакан, покачала головой.
— Не сейчас. Иди в душ. Ты нужен мне трезвым и бодрым.
— Пошла ты на хрен! — крикнул Пол, вскочил и тут же получил пощечину, швырнувшую его на диван.
— Да что ты меня все время бьешь-то? — пробормотал он, рефлекторно потирая щеку. — А если я тебя?
— Соберись! — приказала Настя. — Речь идет о твоей жизни.
— Ой, прямо как в кино. — Хмель еще не до конца выветрился из Пола, и он даже пытался ерничать.
— Операция по аресту Челубея и его людей сорвалась. Они ушли, — тихо сказала Настя и резко повысила голос: — Дошло?!
— Челубей? — переспросил Пол и провел рукою по лицу, пытаясь стереть сон и похмельную одурь. — И что?
— Угадай с одного раза.
— Но…
— У него оплаченный заказ. Если он взял деньги, то всегда доводит дело до конца. Так у них принято.
— Надо валить? — тупо спросил Пол.
— Наконец-то! Да, надо, — сказала Настя, бросила перчатки на диван, взяла бутылку с водой, открутила крышечку, сделала несколько жадных глотков. — Ну, Пол Смолл! Эй! Ты что, до сих пор не проснулся?
Пол часто задышал, отвел глаза.
— Да проснулся я.
— Тогда быстро в душ! Я пока сварю кофе. Он есть? Или ты только виски затарился?
Она теперь разговаривала совсем не так, как раньше. Тогда у нее была другая роль, она изображала девчушку из Подмосковья, в меру глупенькую, наивненькую и слегка восторженную дурочку, при этом имевшую твердый характер и нравственные ориентиры. Видимо, образ был тщательно разработан психологами. Пол тогда ни разу не усомнился в его достоверности.
Теперь она предстала перед ним в своем настоящем облике: властная, решительная, жесткая, умная, начисто лишенная не только ненужной рефлексии, но и того самого женского дуализма, которым так гордятся феминистки.
Она даже как будто сделалась выше ростом, стройнее, лицо утратило припухлость, миловидность. Скулы, подбородок, рот — все стало резко очерченным, рельефным, приобрело строгую эстетику мраморной статуи.
Пол смыл пену, вытерся жестким полотенцем, оделся, вышел в холл. Там одуряюще пахло кофе. Настя сидела на краю дивана и держала на весу чашку, курившуюся белым паром.