— Я желал бы лучше умереть, чем быть вынужденным говорить то, что я уже сказал, синьор.
Он вздохнул и отвернулся от окна. Но сейчас же снова заговорил, так как для него существовала только одна мысль: спасти во что бы то ни стало маркизу.
— Маркиза ничего не знает, — продолжал он, — она служит приманкой в их руках. В продолжение трех ночей я уже не сплю, время дорого, каждый час дорог, так как их остается уже очень немного. Мы должны употребить их с пользою. Выслушайте меня терпеливо. Дело в том, что здешний народ доведен наконец до крайности. Ваши соотечественники ограбили его и оскорбляли ежечасно во имя свободы и под покровом дружбы. Настал день, когда этот народ не хочет больше страдать и терпеть, это не трусость с их стороны, я это знаю, так как я жил среди них, я вместе с ними принес клятву и теперь изменил ей. Я сказал: день возмездия настал. Когда сегодня ударят в колокола ко всенощной, это значит, что пробил смертный час для десяти тысяч французов. Сегодня ночью ни один из ваших соотечественников не останется в живых. Так решил сам народ. И они начнут с этого дома, где, собственно говоря, французы больше всего могли бы рассчитывать на защиту. После этого вы, вероятно, не удивляетесь тому, что маркиза нуждается в своих друзьях именно сегодня ночью.
Он замолк, ожидая ответа, но Гастон молчал, собираясь с мыслями; он внимательно выслушал каждое слово, сказанное Джиованни, и старался взвесить их. Сцена в церкви; намеки Бианки на то, что она может что-то сообщить ему важное; грубое и жестокое обращение Валланда с народом; опасения Наполеона и особенно слова Джиованни — все убеждало его в том, что сомнения быть не могло и юноша говорит правду. Из всего этого главным образом, конечно, вытекало то, что он, Гастон, должен спасти женщину, которая спасла его еще так недавно в Венеции.
— Джиованни, — воскликнул он, как бы еще не совсем придя в себя, — так вы говорите, что маркиза ничего об этом не знает?
— Синьор, этот вопрос не делает чести вам.
— Простите меня, я поставлю его несколько иначе. Скольким людям в этом доме вы можете довериться?
— Только одному, граф.
— Ах, самому себе; значит, все остальные слуги откроют ворота при первом требовании жителей Вероны?
— Откровенно говоря, не знаю, синьор, но опасность грозит со всех сторон, может быть, она подстерегает нас даже в эту минуту. Я могу вам только сказать одно: опасность настала, спасите маркизу от нее!
— Если я буду жив, Джиованни, я спасу ее. В котором часу ваша госпожа начнет прием моих соотечественников?
— В восемь часов вечера.
— Имеете ли вы понятие о том, что именно готовится?
— Я знаю только одно, что ни один француз, пришедший сюда, не выйдет отсюда живым.
— В таком случае считайте и меня в числе их, Джиованни. Да, вы правы, нельзя терять ни одной минуты. Я должен уже отправляться. Дайте мне еще стакан вина, дружище, мои силы возвращаются, так как впереди мне предстоит немало работы.
Джиованни налил еще вина, и Гастон выпил его залпом. Он встал, взял свой плащ и накинул его на плечи.
— Если бы мне удалось повидаться с маркизой, хотя бы на одну минуту, Джиованни, — начал он нерешительно.
Джиованни покачал головой, но в глазах его заметно было колебание.
— Синьор, — сказал он, — если вы увидите ее, вам уже не удастся спасти ее.
Он замолчал и отвернулся к окну. Гастон подошел к нему и тоже взглянул в окно; он увидел вдруг Беатрису, медленно прогуливавшуюся по саду; она плохо спала эту ночь и вышла в сад освежиться. Лицо ее было пасмурно и грустно, как будто она предчувствовала что-то недоброе. Она знала, что совершенно одна в Вероне, так как любимый ею человек находился в это время, должно быть, в доме Бианки Пезаро.
ebooksa