Но любопытство преодолело страх. Через полчаса Мишук стоял па балконе и кричал в восторге: по морю плыли большие лошади с белыми гривами. Гривы то окунались в воду, то вскипали пеной. Лошадей было много, — больше, чем во всей Москве.
В ресницах Мишука, еще влажных от слез, запутался ветер. Мишук тер глаза и вскрикивал:
— Ма, смотри, сколько лошадей! Ма!
— Это барашки, — ответила мать. На душе у нее было спокойно от света. — Это шторм на море, маленький. Это буря.
Мыс Айя — последняя ступень земли — краснел в пене и облачном дыму. За ним кончался мир, за ним плясали волны и дельфины и дул, припадая к воде, разгонистый ветер.
Отец сказал, помолчав:
— Помнишь, под Севастополем море открылось, как туча?
— Да, как туча, — ответила женщина и подошла сзади. Она хотела вспомнить прошлое: рождение мальчика, утрату чувства жизни, пугавшую ее по временам, внезапные перемены в муже, но ничего не вышло. Прошлое исчезло. Оно казалось прекрасным даже во всей своей тягости. Оно тонуло в этой синеве, брызгах, в детском хохоте.
Утром на следующий день Мишук поехал на пляж. Курносый Пашка лениво греб и щурился на море. Там плыл белый пароход.
— «Зарница», — сказал Пашка.
На пляже Пашка лазил на бурые скалы и орал сверху, размахивая кепкой:
— Мишук, гляди, де я! Мишук!
Мишук волновался и хохотал. Невесомая влага подымалась и опускалась, но ни одна волна не плеснула о берег, — море дышало во сне.
Женщина вошла в воду и улыбнулась: в воде было растворено солнце. Перезревшее лето пахло йодом, хвоей и солью. Она закрыла глаза. В ресницах вспыхнули хрустальные шары — над морем всходил беззвучный полдень. Мыс Айя исполинским фортом чернел в море и терпеливо дожидался зноя.
Женщина прижала копчики пальцев к смуглым плечам, и несколько слез скатилось в море. Она плакала от простой мысли, что вот этот день нужнее для нее, чем многие годы их прошлой жизни, чем тяжесть познания, чем пестрые вереницы людей, проходившие через их жизнь, как через ресторан.
— Мишук, гляди, де я! — орал Пашка с неприступных вершин.
Мишук дрожал от страха и смеялся. Он стоял у моря так, что только копчики его пальцев были в воде. Он был слишком маленький, а море было слишком большое. Мишук боялся шагнуть вперед и назад. Непонятность всего происходящего пугала Мишука. Громадные его глаза были готовы пролиться невыплаканными слезами. Впервые он ощутил величие стихий.
— Ма, зачем море большое? — шепотом спросил Мишук, по мать не слышала, она плыла далеко в море.
— Что ты шепчешь, маленький? — спросил отец.
— Па, зачем море большое? — повторил Мишук, и из глаз его закапали слезы.