Эта мысль уже не раз возникала у него, бегло, как искорка, которая, вспыхнув, тотчас гаснет; не будь этого разговора, Тоник никогда бы не высказал ее.
Они были уже под виадуком. Яроуш преградил Тонику дорогу, и оба остановились. Над их головами грохотал поезд. На стене под фонарем виднелась пестрая афиша с изображением Чаплина.
Студент схватил Тоника за руку.
— Ты с ума сошел?!
Тоник поглядел на него в упор и покачал головой.
— Известно тебе что-нибудь порочащее отца?
— Нет, ничего.
— По какому же праву ты говоришь?
Тоник не отвечал.
— Не отмалчивайся, это не выход. Твой товарищеский долг — ответить мне.
— Оставим это, Ярда, не хочется мне говорить на эту тему.
— Ты должен! — воскликнул студент.
— Ладно, я скажу, — произнес Тоник. — Дело в том, что я видел твою мать в белых перчатках и лаковых туфлях и твою сестру в шелковом платье.
Яроуш выпустил руку Тоника и схватился за голову.
— Ты с ума сошел!
— Нет.
— И поэтому мой отец не может быть коммунистом?
— Поэтому.
Студент нервно засмеялся. Они молча зашагали по вечерним улицам Жижкова и зашли в третьеразрядное кафе, где сидела компания ремесленников с какой-то тощей женщиной. За одним из столов играли в карты. Два сутенера, чуть ли не школьного возраста, ждали, пока их подруги принесут им деньги, и от скуки опускали монетки в оркестрион{142}. Гремела ария тореадора из «Кармен». На стекле оркестриона был нарисован зимний пейзаж с мельницей.
Тоник и Ярда сели за раскрашенный под мрамор железный столик. Размалеванная буфетчица подала им два стакана суррогатного кофе.