— С того, со безвременья, как поласкали тебя кошками,[130] а надглядывать за секуцией было приказано Густу Ивановичу? Помню. Только что ударил тебя раз заплечный, а у него, сердечушки, слезы в два ручья. Видел я сам, сунул он живодеру серебряный…
— И по мне словно мушки стали летать. За то душу свою для него выворочу.
— А мы вот и крещеные, да что делаем! сбываем людей, будто комаров, да и погребаем тела христианские без попа и молитвы.
— Ох, ох, неволя! хоть раз запрег бы в нее самого хаворита…
— И взмылил бы его, как давеча хохла.
— Что, братенька, был ли на обливанце нашем крест?
— Еще и ладанка.
— Так он под ноготь диаволу не попадет!
Один из мужиков, в которых мы узнаем конюхов Бирона, перекрестился и сказал:
— Помяни, господи, раба твоего во царствии своем!
Другой сделал то же. После чего оба вздохнули и замолкли. Они уж съехали на Неву. Во многих местах по реке сделаны были проруби, которые от колыхания воды казались живыми пастями, движущимися, как бы готовясь поглотить жертвы, к ним привозимые.
— Экой погост! — произнес один из конюхов, стараясь попасть духом на веселый лад. — Не надобно копать могилок! поделали добрые люди про всякой обиход на весь приход! Ну, матушка-Нева, кормишь ты нас добрыми сигами, да мы не уреживаем пускать в тебя долгоперых ершей.
Тут правивший лошадью остановил ее у ближнего проруба.
— Некстати тешиться, Агафоныч, — сказал другой, слезая сзади дровней. — Вот этак раз… Да что за чудо?.. посмотри-ка по набережной… Сердце так и упало.
— Словно сани летят!
— Не погоня ли?
— Вот уж спускаются на реку. Эка небывальщина.
— Не послал ли
— Поскорей бы концы в воду!
— У меня и руки отнялись.