– А как они конкурируют? – спросила Тесса. – Они что, дерутся?
– Нет, – сказала Шеветта, – это же рынок, верно? Те, у кого хороший товар, хорошие цены, – те… ну, в общем, клиенты хотят иметь дело с ними. Кто-то явился с дурным товаром, цену зарядил дурную – клиенты его посылают подальше. Но когда здесь живешь, видишь их каждый день, всю эту дрянь… если они подсядут на свое же дерьмо, то рано или поздно им конец. Докатятся до того, что сами будут торчать здесь на задворках, а потом ты их просто больше не увидишь.
– То есть на мосту они не торгуют?
– Ну, – сказала Шеветта, – торгуют, конечно, но не то чтобы очень. И если торгуют, то тихо. На мосту к тебе так вот прямо не подкатываются, если не знают, кто ты такой.
– Ну и что выходит? – спросила Тесса. – Откуда им знать, подкатываться или нет? Какое здесь правило?
Шеветта задумалась.
– Правила нет, – сказала она, – просто им не положено подкатывать, вот и все. – Она засмеялась. – Ну, я не знаю, на самом-то деле, просто так получается. Точно как с драками: драки бывают нечасто, зато серьезные, люди калечат друг друга.
– И сколько же народу здесь живет? – спросила Тесса, когда они миновали Брайант-стрит и направились к лестнице.
– Не знаю, – сказала Шеветта, – и не уверена, что кто-нибудь знает. Раньше как было? Если ты что-то делаешь на мосту, если держишь какое-нибудь заведение, то в нем и живешь. Потому что как иначе подтвердишь свое право? Никакой тебе арендной платы, вообще ничего. А теперь тут есть заведения, которые ничем не отличаются от обычных, понимаешь? Тот же вон «Сбойный сектор», в котором мы были. Кто-то владеет всем этим барахлом – они же оформили фасад и наверняка платят тому парню, сумоисту, чтобы спал в подсобке, охранял их лавочку.
– Но ты сама не работала здесь, когда здесь жила?
– Нет, – сказала Шеветта, – я гоняла курьером. Раздобыла велик и объездила весь город, вдоль и поперек.
Они протолклись на нижний уровень, и шли мимо ящиков с рыбой, разложенной на льду, пока не наткнулись на забегаловку, которую Шеветта запомнила со времени одной из поездок на южный конец моста. Порой там бывала еда, порой – только музыка; названия у забегаловки не было.
– Здесь дают отличные острые крылышки, – сказала Шеветта. – Любишь острые крылышки?
– Скажу точно, когда выпью пива. – Тесса разглядывала забегаловку, будто пытаясь определить, насколько та маргинальная.
Оказалось, тут можно взять австралийского пива, которое Тесса очень любила, – называлось оно «Красный паук», – его принесли в коричневых бутылках с наклейкой в виде красного паука, и Тесса объяснила, что такие пауки в Австралии считаются вроде «черной вдовы», а то и похуже. Впрочем, ничего не скажешь, пиво было действительно что надо, и после того, как они выпили по одной и заказали по новой, Тесса решила съесть чизбургер, а Шеветта – порцию острых крылышек с картошкой фри.
В забегаловке и вправду пахло как в настоящем баре: прокисшим пивом, табачным дымом, подгоревшим жиром и потом. Шеветта вспомнила первые бары, в которые осмелилась зайти, – забегаловки вдоль сельских дорог в родном Орегоне, – там пахло в точности так же. В барах, куда ее водил Карсон в Эл-Эй, почти ничем не пахло. Разве что свечами для ароматерапии или вроде того.
У дальней стены заведения была построена сцена – попросту низкий черный помост, всего на фут выше пола, – и там сновали музыканты, возились с проводами и аппаратурой: клавиши, барабаны, микрофонная стойка. Шеветта никогда особенно не увлекалась музыкой, хотя в бытность курьером и любила потанцевать в каком-нибудь сан-францисском клубе. Вот Карсон, он был очень разборчив, пытался и Шеветту приобщить, но она так и не въехала. Он обожал всякое старье из двадцатого века, часто к тому же французское, особенно какого-то там Сержа – жуть что такое, словно парню медленно дрочат, когда поет, но и это ему не очень-то по кайфу. Шеветта купила тогда последний «Крутой коран» – «Моя война – это моя война», – вроде как из самозащиты, но даже ей самой не очень понравилось, а когда она в первый и единственный раз включила запись при Карсоне, он так на нее посмотрел, будто она нагадила ему на ковер или еще хуже.
Парни, которые сейчас настраивались на маленькой сцене, были не с моста, но Шеветта знала, что некоторые музыканты, даже знаменитые, иногда выступают и записываются на мосту – просто чтобы потом всем об этом рассказывать.
На сцене выделялся заросший белесой щетиной здоровяк, в какой-то дурацкой мятой ковбойской шляпе, сдвинутой на затылок. Он возился с еще не подключенной к усилителю гитарой и слушал другого парня, посубтильнее, в джинсах и с огромной пряжкой на поясе, похожей на гравированный серебряный поднос.
– Эй, знаешь анекдот? – спросила Шеветта, показывая на крашеного блондина с пряжкой-подносом. – Одну девку насилуют в темноте, а она потом копам говорит: «кепка» это, зуб даю. Ну, они отвечают: откуда ты знаешь, что «кепка», раз было темно? А она: да у него же был такой крохотный член и такая здоровая пряжка на поясе!