— Бертран! — окликнула она его, будто не знала, что муж сидит у нее за спиной.
— Ева! — тем же безразличным тоном отозвался он.
— Слушай, пора с этим кончать, так больше продолжаться не может. Я сейчас же вместе с Селиной переезжаю к маме. Дочка наверняка согласится.
— А я не уверен, — заметил папа.
Он поднялся с чашкой, где уже лежало два куска сахару, в руке, налил молока и налил кофе, не дожидаясь, пока молоко закипит, а кофе весь пройдет через фильтр. Мама топнула ногой.
— Не валяй дурака, — сказала она.
Дурак отошел к окну и там, стоя, принялся пить свой кофе с молоком. Я подошла и стала об него тереться, точно кошка.
— Ты уходишь от меня, Селина? — решился он спросить между двумя глотками.
— Не валяй дурака! — дерзко повторила дочь, не отрывая губ от его щеки у самого края войлочного шлема, там, где начиналась красная полоса.
Глаза его на мгновение стали голубые — как язычок газового пламени. Затем он стремительно вышел: звонил телефон.
Не обращая внимания на комки, я рассеянно помешивала кашу из растворимой смеси. Мама, которая всегда пила черный кофе, села напротив меня.
— Неприятно мне говорить с тобой об этом, — начала она, не глядя на меня, — но так дольше терпеть нельзя. Мы с тобой сегодня же переедем в Луру. И ты возьмешь с собой свои вещи.
Я смотрела прямо перед собой. И безостановочно скребла ложкой по дну фаянсовой чашки. Кот мяукнул. Защебетал чиж.
— Ну, так что? Ответь же мне! — настаивала матушка.
Я опустила голову. Чувствовала я себя, как на дыбе, и судорожно глотала слюну.
— Мне тоже жаль, мама, — с большим трудом выдавила я из себя, — но между вами я выбирать не стану.
Рука мадам Колю шевельнулась, и я инстинктивно прикрылась локтем.
Но пощечины не последовало — мама устало ссутулилась.
— Несправедливо это, — прошептала она, глядя на меня со смесью нежности и злости.
Она не закончила своей мысли, но догадаться о том, что она хотела сказать, было нетрудно. Разве справедливо, чтобы дети принадлежали мужчинам, да еще какому-то Колю, — в такой же мере, как матерям (и даже в большей, потому что носят их фамилию)? Но все равно ни один ребенок, в том числе и Селина, никогда не станет для своего отца тем, чем является для матери, — ведь ребенок — это часть ее чрева, член, от нее оторванный!