Но сержант Колю продолжает лезть вверх, на каждой перекладине давая новые указания:
— Каре! Обзвони все соседние общины — все субпрефектуры и префектуры… Бессон! Собери этих олухов, тоже нашли себе театр, и расставь вокруг квартала… Трош! Отыщи старый опрыскиватель, достань воды из лужи у Дерну, залей что можно у Дагутов… А ну дайте-ка на меня водичку.
Струя сначала ударяет в него. Он поливает себя с головы до пят, прежде чем начать восхождение по лестнице. Затем его силуэт вырисовывается, словно выгравированный на пластине из красного золота. Струя под сильным напором прочесывает пылающие корни этого неуклонно растущего огненного древа, которое пускает ростки во все стороны, извивается, дрожит, переплетая сверкающие ветви, которые, не успев родиться, уже меняются, приобретают новый облик. Невозмутимый, в уже дымящейся одежде, папа водит и водит струей справа налево, слева направо… Он вкладывает всего себя, не раздумывая, словно итог в любом случае не будет для него одинаков! Но он, конечно, об этом не думает — он един со своим брандспойтом, а остальное его не интересует. Еще не превратившись в великого преступника, он разыгрывает свою героическую роль до конца. Его уже нет, моего отца, страхового агента, мужа мамаши Колю, сержанта пожарной команды, — существует лишь Войлочная Голова. И Войлочная Голова — в своей стихии. Для червяка — это земля, для рыбы — вода, для птицы — воздух, а для Войлочной Головы — огонь. Как же споро он работает! Как свободны его движения! Этот последний пожар, который он устроил, пока я спала, — ведь это он бросил вызов огню и с ним сражается, пытаясь его прикончить, подобно тому как испанец бросает вызов быку, которого сам же взрастил, сражается с ним и убивает… Мне стыдно так думать, я виню себя за то, что я, его дочь, так чувствительна ко всему, что объясняет его поведение, что его оправдывает, но как не считать, что в эту минуту он раскрывает себя целиком, да, он — чудовище, но чудовище, страстно жаждущее уничтожать зло, которое само же вынуждено было сотворить. Его ожесточение направлено против него самого. Даже эта его бравада — возможность самого себя наказать. Нет, эта ночь превосходит все… Его люди у подножия лестницы кидаются ничком на землю, стараясь защититься от пылающего огня и жара. Какие же муки, должно быть, претерпевает он там, наверху! Цепочка людей, трагическим хороводом окружающая квартал, отступает все дальше и дальше, распадается, и Селина вместе с остальными — я даже тол— ком не сознавала, кого держала за руку, — оказывается во втором круге, среди лиц, которых страх, а больше жара, удерживает на расстоянии. Кто-то хватает меня…
— Иди сюда, цыпленок.
Нет, это не матушка. Это мосье Ом, вокруг которого — Каре, доктор Клоб, Каливель и бригадир, — выражение лиц у всех подавленное. Кстати, матушка тоже тут недалеко — она стоит, словно залитая солнечным светом, у всех на виду, перед свинцовой плавильней, рядом с Ашролем, с ужасом наблюдающим за тем, как пожар движется к его дому. Нечего сказать, удачный выбрали момент, чтобы выставлять напоказ свои отношения! Под влиянием этой несправедливости или же чувства справедливости, сама не знаю, я чувствую, как во мне нарастает, ощетиниваясь, возмущение: ведь не устрой она вчера сцену папе, он не был бы сейчас там, на лестнице. Решение он, конечно, тогда уже принял (мы так никогда и не узнаем какое), привел свои дела в порядок, решил исчезнуть. Тут ничего не менялось — это ясно! Он уходит. Но это уже не мой отец, нежный и отчаявшийся, который принял решение исчезнуть — или бежать — незаметно, это сидящий в нем демон взялся за дело, подталкивая его к прыжку в преисподнюю.
— Все, конец! — бормочет Каре рядом со мной.
Конец, да, конец. Конец, достойный его. Своеобразное вознесение — ведь тела его не найдут. И обрекла его на смерть я. Я. Если бы меня не было, если бы я не знала, он мог бы выйти сухим из воды, как выходил уже не раз, получив взволнованные благодарности и медаль. Он мог бы даже устроить такую штуку еще раз. Но он знает, что дважды ему меня не провести, что теперь я не имею права молчать… В боку у меня снова возникает острая боль. Почти теряя рассудок, я разражаюсь смехом. Бригадир говорит мосье Ому:
— На сей раз у нас есть кое-что, что позволит опознать преступника. Завтра мы будем знать, откуда звонили…
А мосье Ом, поглаживая меня по руке, отвечает:
— Хотелось бы мне увидеть, из чего он сделан, этот мерзавец!
А ведь он видит его, только на него и устремлены все взгляды! Он на самом верху лестницы, на последней перекладине, и все сооружение слегка покачивается от его движений. В какой-то момент огонь разделяется на две половины, два потока жидкого топаза, с темной смоляной полосой между ними. Но она почти тотчас исчезает, поглощенная плотоядным огнем. Папа, наполовину обожженный, спускается на три перекладины ниже. Второй взрыв сотрясает крыши, завеса огня снова приближается к нему и вынуждает его спуститься еще на две перекладины. По другую сторону дома древний насос, выдвинутый на передовую, чихает и выплевывает, что может, окатывая водой фасады и крыши домов, пытаясь сдержать распространение огня. В другом месте по двум цепочкам движутся ведра, и четыре раза в минуту выплескивают свои десять литров воды — количество столь нелепо малое, как если бы капать по десять слезинок в домну. Подмога из соседних общин может прибыть не ранее чем через полчаса. Уже давно колодец номер пять (эта нумерация — папина выдумка) пуст, и пришлось удлинять трубы, из каждого сегмента которых фонтанчиком брызжет вода! Напор снова падает… Внезапно из чердака дома, примыкающего к гаражу, вырывается черный дым; папа, багровый, мокрый, весь в липком поту, на который налип пепел, опускается на землю и объявляет:
— Придется жертвовать! Ничего не поделаешь. Ломайте сарай Артура — огонь подбирается к нему. Если огонь на него перескочит, за угловые дома я много не дам. А я займусь крышами.
И, схватив топорик, он велит убрать и переставить лестницу.
— Вот это да! Какой же молодец твой отец! — шепчет мне в шею мосье Ом. — Да что ты, Селина, ну и лицо у тебя! Еще что-нибудь случилось?
Что это с ним?! Вы только посмотрите на этого человека, который приближается, расталкивая толпу, с каким-то странным предметом в руках. Вы только послушайте, что он кричит:
— Никому не доверяйте! У меня тоже пытались поджечь. Эй, Бертран!
Это Бортро, владелец фермы «Во весь опор», строения которой вытянулись вдоль дороги на Луру. Ламорн уже подскочил к нему.
— Что, что?
— Просто чудо, — во все горло орет тот, — иду я как раз на гумно, и представляете: вижу, на соломе лежит губка, пропитанная бензином, а в ней — свечка. Свечка-то уже на три четверти сгорела — приди я на полчаса позже, и все бы уже полыхало…
— Но в таком случае, — вступает в разговор мосье Ом, — речь идет о продуманной системе постепенного распространения пожара. Значит, виновный старался создать себе алиби. Значит…
ebooksa