И, совсем успокоенная, она пошла в избу.
Немецкие войска заняли село на рассвете. Голодные, усталые солдаты входили в пустые избы, где не осталось ничего, кроме голых стен и лавок, и злобно говорили:
– Пусть лейтенант сам теперь поищет хлеба и мяса… Обещать-то легко было…
Другие подсмеивались:
– Ну, ну, благодарите Бога, что они, по крайней мере, не подожгли свои конуры…
– Хорошее утешение, – ворчали солдаты, – стоило делать два перехода без отдыха, чтобы попасть в эти чортовы гнёзда.
Озябшие, измученные, озлобленные, они вымещали свою досаду на всём, что попадалось под руку: почти во всех избах пылали печи, растопленные стульями, деревянной посудой и брошенной крестьянской рухлядью.
Зося плохо спала эту ночь. Она слышала, как придвигался глухой, тяжёлый гул. Охватывал село. Всё ближе и ближе… Она смотрела на мутные стёкла, в которые едва брезжил ранний рассвет, и ждала. Но мимо окон не проходил никто.
«А может быть, и не придут ко мне, – думала Зося, – мало ли хороших изб?.. Что им за нужда тащиться на самый край села?..»
За рекой у моста остановилось двое солдат, посланных лейтенантом осмотреть избы.
Один сказал:
– И смотреть нечего было. Дураки они, что ли, оставлять лейтенанту угощенье…
– А вон за рекой изба, – сказал другой, – надо дойти до конца.
– Довольно будет. Чего ноги ломать?
Но второй настаивал:
– Наше дело исполнить приказ, а там как хотят.
Зося слышала тяжёлые шаги по мосту. Они так ясно и чётко выделялись из общего гула за рекой.
«Может быть, так это… идёт за чем-нибудь по мосту человек… по своему делу, – успокаивала себя Зося. Но сама не сводила глаз с белеющего окна. – А хоть бы и ко мне… Пускай… Взять у меня нечего…»
Шаги, на время стихшие, раздались под самым окном. А через минуту две громадные расплывшиеся тени заслонили мутный свет стекла, и в избе стало темно. Кто-то дёрнул за ручку калитки.
– Ага! Заперто! Значит, кто-нибудь есть, – сказал один голос.