— А я себе не враг! Я еще поживу!
— Видишь, снова противоречишь, — вздохнула я и уставилась на небо. Погодка была чудесная, солнечная. Облаков мало, но они кучковались в интересные, причудливые формы, поражающие воображение. В одном из них виделась, к сожалению, собака, что тут же уничтожило мой романтический лад. Надеюсь, тетя Альбина уже очнулась и вызвала полицию. Не хочется тут долго сидеть. Я обернулась к вражине, которая стояла молча и смотрела прямо в пасть доберману. Тот все еще рычал. — Слушай, в конце каждого фильма или книги всегда звучит изобличающий монолог преступника. Это обязательный элемент данного жанра. Раз уж мы оказались в таких условиях, давай общаться.
— Общаться? — хмыкнула полоумная, переводя на меня безумный взгляд маленьких злых глазок. — О чем с тобой можно общаться, убийца?!
— Очень хочется узнать, — проигнорировала я слово «убийца», которое явно было обращено не по адресу, — за что ты убила моих подруг. Изольду и Аллу. Как именно ты это сделала, я уже примерно знаю — при помощи добытого в Африке яда. Почему людей со справкой выпускают за границу, это уже отдельная история. А вот за что?
— Хорошие у тебя подруженьки. Тебе под стать! — Я промолчала. Она так и будет отвечать невпопад, если дать ей повод. Психологи говорят, что преступник хочет, чтобы его поймали. Чтобы было кому рассказать свою историю. Если его не ловят, он рассказывают эту историю случайному попутчику в поезде. Вот как сильно им это надо. Тактика возымела свое действие, и через минуту Дарья заговорила: — Я не знаю, кто из вас виноват. Не знаю, которая убила моего Ванюшу!
— И поэтому решила убить нас всех. Отлично! То есть минимум две невинные жертвы. Подумаешь, ерунда какая!
— Слушай, ты мне поговоришь сейчас! Не думай, что эта собачка надолго меня остановит. Я пока придумываю, как избавиться от нее, а потом за тебя возьмусь. Пользуйся передышкой. И невиновных в этой истории нет. Скажи мне, кто твой друг, как говорится.
— В чем же мы трое провинились, кроме как неудачно въехали в твой бампер?
Она вздохнула и тоже опустилась на землю.
— Ну хорошо. Я расскажу тебе свою историю. Это гуманно — ты должна знать, за что именно ты умрешь. Радуйся, у твоих так называемых «подружек» такой привилегии не было. — Со стороны мы, наверно, казались как раз «подружками», которые попали в нелепую ситуацию — прыгнули через забор с разбега и наткнулись на привязанную на цепь собаку, которая не позволяла нам отойти подальше и разогнаться настолько, чтобы снова перемахнуть через забор. Поэтому мы просто сидели и общались, ожидая помощи. На самом деле, я не была уверена, что Дарья позволит мне обратно перелезть. Я только начну карабкаться, как она вцепится в меня со спины и скинет вниз. Мое лицо при этом, вполне возможно, угодит доберману в пасть. Поэтому я не рыпалась, просто слушала ее. — Муж мой был тираном. Я выходила замуж за сильного обеспеченного человека в стандартном желании создать семью, родить детей и как сыр в масле кататься. Все этого хотят, — зыркнула она на меня недовольно, пресекая возможные контраргументы с моей стороны. — Ничего в этом зазорного нет! Возможно, не было какой-то сильной любви, о которой мечтают разные дурочки, но он был мне приятен, и я уж точно не ожидала, каким уродом он окажется! Избиения, моральные унижения, тотальное рабство. Каждый день! При нем нужно вести себя так, при его друзьях вот так, при партнерах по бизнесу вот этак, а при маме вот так. И любой шаг, любое слово «в сторону» каралось жуткими способами, как только посторонние люди уходили из дома. Как я всегда боялась этого! Когда гость встает и идет к двери… А я стою в прихожей, и улыбаюсь как дура, и пытаюсь вспомнить, не ляпнула ли что-то и не сделала ли что-то, за что буду наказана. А муж обнимает меня в прихожей, прощаясь с гостями, тоже улыбается, но я знаю, что это ничего не значит.
— Надо было сказать кому-то, — не выдержала я. Мы не застрахованы от того, чтобы не попадаться в лапы моральным и физическим садистам, но нужно иметь силу воли вовремя удрать, пока обошлось без серьезных последствий и ущерба для здоровья. Если силы воли нет, нужно обращаться за помощью.
— Я одна, никого у меня нет. Но со свекровью я ладила, как ни странно, она мне почти маму заменила. Моя мать всю жизнь бухала, я вообще не припомню ее без синяков под глазами и заплетающегося языка. Ни разу не удалось с ней нормально поговорить. Но никто меня не учил, что даже самые адекватные люди всегда становятся на сторону своих детей, пускай даже те не правы. Я поняла эту всеобъемлющую любовь, только когда сама стала матерью. — Дарья мечтательно улыбнулась, окунувшись в воспоминания — по всей видимости, единственные добрые за всю ее жизнь. Или когда она впервые взяла на руки рожденного сына, или какие-то еще, но непременно связанные с ним. Она даже стала походить на нормального человека. Впрочем, и то, как она строила предложения, ее лексикон, интонации — все сейчас показывало в ней умную, дееспособную личность. На миг я решила, что сошла с ума, и нападение на меня Дарьи мне просто померещилось. — И вот я допустила ошибку. Улучив момент, поговорила со свекровью. Но я ее не виню, — тут же добавила она, из чего сразу стало ясно, что последствия были катастрофическими. — То ли она не поверила мне до конца, ведь это сложно: осознать, что твоя кровиночка, твой единственный ребенок, пусть и выросший, способен на такое, то ли она просто приняла его сторону. Но она с ним все-таки поговорила. Как минимум спросила, правда ли это. Или просто сказала что-то, бросила мимоходом: «Дашенька хорошая, не обижай ее». Этого было достаточно. Больше к его матери я не смела сунуться. Я даже смотреть на нее не могла — мне это запретили. За каждое сказанное ей слово: «Будете чай, Марта Васильевна?» — я получала. Но если я ей не предлагала чая, я тоже получала, ведь тогда она говорила, что я странно молчаливая сегодня, и муж думал, что я специально вызываю у нее подозрения, и поэтому наказывал меня. Что бы я ни сделала, я всегда была виновата. Как и все жены тиранов, я думала, что рождение ребенка его изменит. Он ведь так часто об этом говорил. Но нет. Раньше его раздражала только я, а потом мы раздражали уже оба. Ванечка плачет — он злится. Ванечка не проглотил всю ложку еды, и она потекла по лицу на слюнявчик — он злится. Ванечка начал ходить — он гордится, но вот Ванечка упал — он опять злится. Он злился, злился и злился. Он просто существо, недостойное иметь ни имя, ни статус человека. И я решилась в какой-то момент. Я решила сбежать от него. Ванечка был болезненным. Я знала, что это из-за атмосферы, я читала об этом. Весь этот негатив, исторгаемый из себя мужем в неограниченном количестве, оседал в квартире и влиял на нас. Я тоже стала часто болеть. А у Ванечки развилась астма. Многие врачи даже соглашаются с тем, что это от стресса. А как тут не будешь переживать, если на тебя постоянно орут, а твою мать избивают и унижают? Заставляют ползать на коленях и извиняться за каждую ерунду? Он был уже достаточно взрослым, что это понимать, но недостаточно большим, чтобы дать сдачи и заступаться за мать. Но я поняла, что, как только он что-то выскажет отцу, он не жилец. Тот уничтожит нас обоих. И я возобновила связь с дальними родственниками. Они живут в отсталой деревушке в пятнадцати километрах от райцентра в соседнем регионе. Автобус до города ходит пару раз в день. Сам райцентр — тоже маленький городок. После Москвы переезжать туда, конечно, не хотелось, но я уже понимала, что муж не исправится и не отпустит нас. Нужно было затаиться хотя бы на время, чтобы не нашел. Мать моя спилась уже к тому моменту, ее похоронили как безымянную. Это мне ее собутыльники рассказывали. У нас были деньги, точнее у мужа, но он отказался что-то выделять на похороны. Я сильно не настаивала. Мне от нее наследства никакого не досталось. Отец сидел в тюрьме. Эта родня по его линии. Я знала только старенькую тетку его, она жила с мужем, таким же старым. У них свой дом, свой огород. Сил оставалось только заниматься грядками, да и то кое-как. Были еще какие-то родственники в той же деревне, которые им помогали, но тех я не знаю вообще. Короче, я решилась и отвезла первым к ним Ванечку. Муж тогда был в командировке. Я перевезла все, что смогла: одежду, еду, какие-то вещи, телевизор. У них очень старый, плохо работал. В доме том одна большая комната, кухня в отдельном здании неотапливаемом, на улице. Туалет тоже на улице. А еще горница, она же терраска. Я говорю это, чтобы было понятно, что навязываться в такие условия, когда им самим довольно тесно, было ужасно, поэтому я терпела до последнего, прежде чем к ним обращаться. Но у меня не было другого выхода. Если бы был, я бы сбежала еще раньше. Денег у меня своих не было, я не могла снять жилье, муж не выделял мне наличку. Карты даже у меня не было банковской. Я никогда не работала. И теперь эта дурацкая девичья мечта быть за мужем как за каменной стеной, сидеть у него на шее, не работать, а готовить ему и ребенку — обернулась катастрофой.
Я хотела сказать: «Раньше надо было думать», но не стала ее злить. Мне всегда казалось, что эти дуры получают по заслугам, когда такие глупые мечты, порожденные эгоизмом, ленью и недостатком образования, идут прахом, но, услышав такую конкретную, подробную историю, я устыдилась своих мыслей. Видите, во что они превращают человека, эти наивные мечты? В монстра! В тихое забитое существо, которое потом само придумывает себе врагов и начинает убивать исподтишка, при помощи яда, потому что глаза в глаза — оно не способно (хотя сегодня она гналась за мной на машине и бегала за мной с битой, да еще и нападала с кулаками, но это уже, видимо, нервный срыв). Поэтому, дорогие девочки, учитесь, умнейте, получайте образование, профессию и занимайтесь собой, своим развитием. А мужик — он найдется. К развитому человеку придет такой же развитый. А вот на халяву получить можно только вот такое… как она сказала? Существо. Чтобы стать в итоге таким же существом.
— И вот я заручилась поддержкой родни, — продолжила Дарья, — оставила им ребенка (а я ехала в никуда, даже не знала, примут ли меня, поэтому свои вещи не додумалась привезти, мне лишь бы Ванечку устроить), а сама поехала обратно. У меня было еще два дня, чтобы утрясти некие вопросы. У них в деревне не было интернета, мобильный ловил плохо, а я переписывалась с хорошим юристом по поводу развода и раздела имущества. Он понимал, что я не могу заплатить прямо сейчас. Нужно было ждать. И тем более у меня была небольшая подработка в Сети. Муж не всегда давал мне на все мои нужды. Еда, одежда, игрушки ребенку — вообще не контролировал. Хотя, может, это мне так кажется. Но если я хотела с подругами, допустим, куда-то съездить — был момент в начале брака, когда они еще были, а ребенка еще не родила — тогда он не давал денег, но говорил, что если сама заработаю, то смогу поехать. Ну типа разрешал! Да еще с кривой этой ухмылочкой его… Как сейчас вспомню, так дрожь берет. И бесит, бесит… Увидела бы его, взяла бы утюг и хреначила, хреначила, пока его рожа не превратится в кровавое месиво… Лишь бы этой улыбочки больше не видеть! Так вот, возможность подзаработать с тех пор осталась. Просто, когда я родила, не было на это времени. Но когда я поняла, что пора бежать, я хоть и дурочка, попавшаяся на девичью мечту, но и я понимала, что без денег ты никто. Тем более я не знала, примут ли меня родственники отца. В общем, мне нужно было доделать заказ и объяснить юристу, что я переезжаю в другой регион, и это он мне должен звонить, а то у меня будут брать за роуминг, а денег у меня нет. И Интернета там не будет. И вот я сижу и доделываю дела, параллельно пакую вещи. И тут я лезу в сумочку и вижу там ингалятор, и начатый, и запасной. И я понимаю, что так привыкла в сумочке его таскать, уже воспринимаю его как косметичку, кошелек или телефон, короче, предмет первой необходимости, который должен быть со мной. И я забыла отдать пожилой родственнице его! А она даже не знает, что у ребенка астма! Мы же не общались раньше. А в этот день все было бегом. Короче, я кладу его в спортивную сумку с вещами и отношу в машину. Я понимаю, что сегодня я еще не могу уехать, у меня нет ответа ни от юриста, ни от заказчиков. А из сумки опять могу забыть достать. Поэтому я решила ехать так, увезти пока свои вещи, которые не понадобятся мне в квартире эти дни. Так вот, собрала я эту сумку и убрала в багажник. Но поехать сразу не смогла. Мне позвонил юрист, мы перешли на скайп, а затем позвонил заказчик, и пришлось переделывать работу. Казалось бы, я все спланировала, все рассчитала. Но знаешь, что произошло? — Я догадывалась, но молчала. — Поздно вечером в мою машину врезались. Но окна моей квартиры выходят на другую сторону, я даже не слышала ничего. Это потом мне сосед рассказал, что он видел. Он как раз курил на балконе. Он сказал, что мажорки ехали на двух машинах. То ли пьяные, то ли обдолбанные. Ржали вовсю. Мало ли таких? Отбросы общества. — Мне, разумеется, не нравилось то, что я слышу, но я молчала. — Мне, говорит, все видно было. Сперва вылезла та, что на джипе крутом врезалась в твою машину, стоящую на обочине, прямо под моим балконом. Потом две другие из второй машины выбежали. Все три — брюнетки с длинными волосами, довольно стройные. Он это видел, когда преступницы попали под свет фонаря. А так в темноте больше ничего и не разглядел. Машина врезавшаяся тоже под фонарь угодила, вот он номер и записал. Вторая машина дальше встала, ее не видно толком. Но мне на вторую плевать, — махнула она рукой. — А дальше дело техники. Кому надо, на лапу дала, продав кое-что, и получила имя и адрес владельца. Филиппов Федор Алексеевич. Но за рулем-то явно был не он…
Я вздохнула и потерла лицо рукой. Откуда-то из тумана, окутывавшего мое прошлое, доносились голоса. «Давай машинами поменяемся!» — «Ага, Инька, захотела на „Бэхэ“ крутой покататься? Что, „Жигуль“ твой разваливается, да? — истерический хохот Изи все нарастал, давя на мои барабанные перепонки. — Немцы знают толк в машинах! Попрошу папочку такую же мне купить! А то днюха прошла, а подарка обещанного я так и не увидела! Копит, говорит. Ну вот за простой пусть не „Рено-Дастер“ покупает, как обещал, а „Бэху“!» — «Губу раскатала, — ворвался в сознание другой голосок. — Наш папочка баловать просто так не будет. Бери что дают. Хотя бы в вуз меня возить будешь!» — «Мелочь, не наглей!» — «Ну Изя, — услышала я себя со стороны, — пару кварталов дай проехать! Ненавижу я наши тачки, а за рулем иномарки никогда не была! Тем более за рулем „БМВ“». — «Ну ладно, чего не сделаешь ради подруги!»
После этой фразы звуки прошлого стали понемногу отдаляться, выполнив свою функцию: напомнив мне, кто во всем виноват. К своей тачке я все-таки привыкла. Автомат и механика — две огромные разницы, как оказалось.
— А что с ребенком случилось? — спросила я, так как она бросила ту историю на середине и переключилась на трех горе-подруг. Точнее на двух закадычных подруг и сестру одной из них. Но эту-то историю я знала, и мне было неинтересно. Разве что за исключением некоторых маленьких деталей. Но обвиняли-то нас троих в смерти ребенка!
— Что случилось, а то ты не знаешь! Убийца! — Ну вот, я же говорю.
Я посмотрела в лицо сумасшедшей. Глаза навыкате, в них есть что-то ненормальное. Лицо пошло красными пятнами. Как есть психическая. Почему же ее выпустили из лечебницы?
— И как же именно я убила вашего сына?