Последняя инстанция

Лешка встал, и Подгородецкий встал, заложил руки за спину, как положено. И Кручинин встал, невзначай, за спиной Подгородецкого, ткнул кулаком в бок инспектора Бурлаку. И тот ответил ему тем же. А погасшая недокуренная папироса валялась на полу.

Брезгливо, двумя пальцами, Кручинин поднял ее и швырнул в мусорную корзину.

36

Что теперь? Подхожу к окну, гляжу на белые крыши, на белую улицу, на белые автомобили. Поземка гоняется за ними, догнать догоняет, а перегнать не в силах. Они все до одного усатые и, шевеля усами, катятся к перекрестку, замирают у светофора. Красный, желтый, зеленый. Красный, желтый, зеленый. Там, внизу, на улице, — свой ритм, там — порядок. А у меня? У меня тоже. Спешу убедить себя в этом, потому что мрачные предчувствия уже норовят ко мне подкрасться.

Что теперь? Вынимаю кассету с лентой, убираю магнитофон, это вторая лента, есть уже одна в сейфе — прячу туда же. Константин Федорович велел сразу после допроса зайти к нему.

Что ж, пойдем. Когда нет причины краснеть за себя, беседа с начальством — сплошное удовольствие. Соберем свою канцелярию и пойдем. Наблюдая за следствием, Величко всегда начинает с протоколов. Двойная проверочка: рационально ли строится допрос и на уровне ли техника владения процессуальным аппаратом. Устный доклад — иллюстрированное приложение, это потом.

Собираю, подравниваю — лист к листу; протокол дознания — сюда же. Крупаткина Мария, Подгородецкая Тамара, Ехичев Степан.

И вдруг мне становится до противного тревожно. Что случилось? Да ничего особенного, ничего нового, все то же, Ехичев или не Ехичев? Больше путаницы, сказал Подгородецкий, легче выпутаться. От выводов экспертизы не отмахнешься. Что ему еще остается? Путать следствие до последнего? И в конце концов запутать-таки? Но как? И зачем? Тронулся, что ли? Психическая патология? Брать на себя чужую вину? Нет, я не допускаю, что покрывает кого-то, не тот это случай.

Ну-ка, говорю себе, не хватай через край. О какой чужой вине может быть речь, если Крупаткина в точности все описала? Верно, продолжаю, описала, но со слов Подгородецкой. А Подгородецкая уже в тот вечер была болезненно взбудоражена, — когда дружинники увозили потерпевшего, ей могло и померещиться. Допускаю даже такое: Геннадий навел справки о Ехичеве уже после ее смерти. Но, если Ехичев жив — скажи об этом, скажи! Значит, была пустячная царапина, и он благополучно добрался до Курска? Скажи об этом. Только сумасшедший способен молчать в таких обстоятельствах, упорствовать, брать на себя мнимую вину!

А потерпевший — двойник? У нас была единственная фотография Ехичева — на паспорте, и ее-то мы сличили с посмертными фотографиями потерпевшего. Да, сходство несомненное. Но скверный снимок. В одном только ракурсе. Возможно, мы поторопились с выводами? Однако же тогда так гладко все сходилось! А потерпевший шел своей дорогой, и между ним и Подгородецким — связи никакой. Чем не версия?

Чем не версия: Подгородецкий тоже обманулся и до сих пор не знает, что Ехичев жив. Увезли в больницу другого, никем не опознанного, никому не известного, а это роковое для нас совпадение и помешало нам выйти на истинный след.

Повторяешься, говорю я себе, толчешь воду в ступе: с этого предположения мы начинали, после того как позвонила из Ярославля Аля и сообщила, что Ехичев регулярно пишет жене. Возвращаться к этому? Неужели я попал впросак?

Да, положеньице незавидное: следователь Кручинин, опираясь на совокупность улик, логическим путем привел подозреваемого к признанию и намерен в течение суток предъявить ему обвинение, а тот, которого подозреваемый якобы угробил — если упростить формулировку, — вовсе невредим и вообще не имеет к делу прямого отношения. Каково?

Переориентироваться на ходу? Но в деле фигурирует Ехичев. Это стержень. Все улики, все доказательства вертятся вокруг него. На него нанизаны показания и признания подозреваемого. Как только вынужден буду выдернуть из дела этот стержень, так сразу же оно рассыплется — не соберешь. Положим, санкцию на арест получу. А затем? Затем: за ушко и на солнышко — меня же! Какого черта держишь под стражей шизофреника? Потерпевший в полном здравии отгуливает отпуск, а мнимый преступник служит по нем панихиды! Давай-ка, Кручинин, берись за ум, заводи канцелярию сызнова!

Берусь за ум, сгребаю канцелярию со стола, иду, униженный, к Величко.

Коридор, двери, таблички, Шабанова А. С.

Шабанова А. С. в Ярославле, а ключ в дверях торчит.

Я ждал ее, томился, исстрадался, и вдруг — тупое ноющее чувство: так скоро? уже? А я ведь ничего еще не решил. И вспышка: наконец-то! И что там в Ярославле? И Ехичев или не Ехичев? И радость, торжество, праздник! Наконец-то!

Приоткрываю дверь — никого, пустая комната, пустая пепельница, ничего не навалено, не нагромождено, все под замком, а пальто висит, мокроватое от растаявшего снега, и форточка раскрыта, но душно — недавно раскрыта, только что. Шабанова А. С. Ключ в дверях — это она успела, а сотворить ералаш не успела еще, — мне даже слабости ее милы.

Но я набираюсь суровости, запираю дверь и ключ кладу в карман. Пускай побегает. Почему сразу — не ко мне? Куда ее понесло?