— Прощай, Святой, и удачного плавания.
— Желаю тебе заполнить преступниками множество тюрем в ходе твоей удачной карьеры, — смиренно пожелал Саймон в ответ.
Уже упоминалось, что Орас по утрам имел привычку приносить хозяину чашку чая и комментировать погоду.
Этим утром Орас подошел к каюте с чашками чая в обеих руках. Остановившись у двери, он поставил чашки, чтобы постучать. Однако вместо этого он почесал подбородок, мысленно поспорил сам с собой, затем взял чашки и ушел на камбуз.
Лишь одно могло победить врожденную дисциплинированность Ораса — его врожденная деликатность.
Святой выходит на сцену
Вступление[10]
Когда персонаж обладает такой долгой историей, как Святой, со временем перед автором обязательно возникают проблемы, которые он не предвидел, начиная работу. Мир постоянно движется вперед, причем, как нередко кажется, со все более и более неумолимым ускорением, а сам писатель становится старше, мудрее и искушеннее. Как это часто бывает, изменения накапливаются почти незаметно, постепенно, год от года, пока однажды не предстают во всей полноте перед твоим изумленным взором. Это все равно что сравнить человека, которому пятьдесят, с его фотографией тридцатилетней давности.
Книга с моими первыми повестями о Святом изначально была опубликована в 1930-м, когда доброй трети ее потенциальных читателей еще и на свете не было. И только самые старшие из них сохранили собственные воспоминания об описываемой мною эпохе. Тогда я даже не представлял, что за первой книгой последуют еще как минимум тридцать пять, и, наверное, ужаснулся бы такой перспективе — так же как, например, тому, что однажды стану дедом. И уж точно я пришел бы в негодование, если бы кто-нибудь сказал, что это далеко не самое лучшее произведение в своем роде из когда-либо написанных, — не говоря уже о том, что однажды я буду желать, чтобы от него осталось только выцветшее воспоминание.
Однако все это произошло, и книга, что сейчас перед нами, стремительно превращается в осколок былого, если уже не стала им. Тем не менее, вопреки моим протестам, издатели настаивают, что ее нельзя хоронить: слишком много людей, ставших поклонниками Святого в более позднее время, окажутся недовольны, если их, не спросив, лишат возможности проследить его биографию до самых истоков.
Первой моей мыслью в этой ситуации было переработать те первые повести, сгладить шероховатости стиля, которые мне сейчас очевидны, приглушить неуклюжие, сделанные по неопытности огрехи, вызывающие теперь неловкость, заменить устаревшие аллюзии, бывшие когда-то злободневными, осовременить механику действия в соответствии с нынешним темпом жизни и технологиями. И все же после некоторых раздумий и экспериментов я осознал, что это не выход. Да, я мог бы улучшить стиль — но стоит ли тратить силы и время, которое лучше посвятить написанию чего-то нового? Да, можно заменить непонятные теперь отсылки современными, но долго ли они останутся актуальными? И главное: возможно ли в принципе перенести в иную эпоху историю, честно написанную в рамках обстоятельств, отношений и условий жизни прошлого поколения, без порождения множества новых несообразностей и противоречий? И чем закончится, однажды начавшись, такое осовременивание? Придется тогда повторять его каждые пять-десять лет? И были бы так долговечны, скажем, рассказы о Шерлоке Холмсе, если постоянно переводить их, делая, фигурально выражаясь, из кеба такси, из такси — вертолет, а из вертолета — реактивный антигравитационный пояс?
Словом, как ни жаль, я решил, что если сага о Святом и должна переиздаваться в полном объеме снова и снова, то только в своем первоначальном виде. Мне остается лишь обратиться к читателям с просьбой не забывать, когда создавались эти первые повести, и надеяться, что они смогут приспособить свое восприятие как к слегка архаичным способам передвижения и коммуникации, так и к тому, что далеко не все описанные там идеи и эскапады мы с Саймоном Темпларом одобрили бы сегодня.
Это не значит, что мы отреклись от своей тяги к приключениям. Просто со временем наш кругозор расширился, а вкусы стали утонченнее. Для мальчишки куда как захватывающе красться по лесной глуши и вступать в стычки с воображаемыми дикарями; взрослея, он начинает тянуться к звездам и в то же время узнает, что настоящие чудовища гораздо тише и смертоноснее.
Ловкий человек
I
Гэннинг по прозвищу Змей не был ни приятным человеком, ни криминальным гением. Однако он интересен как первая жертва организации, возглавляемой тем, кого прозвали Святым. Этой беспощадной группе отважных молодых людей было суждено в течение нескольких месяцев стать ужасом лондонского преступного мира. Они сражались на стороне закона, хотя и были вне его. Скоро придет время, когда одно упоминание Святого будет наполнять жутким страхом даже самого лишенного воображения злоумышленника, когда при виде изображенного мелом на его двери знака — смахивающего на детский рисунок человечка из палочек и кружочков с нелепым нимбом над головой — негодяй инстинктивно отпрянет к стене и сунет руку в карман, а по его спине пробежит ледяной холодок. Однако в дни, к которым относится эпизод с Гэннингом, Святой только начинал действовать, и его имя еще не окружал ореол почти сверхъестественной непогрешимости, который ему предстояло заслужить позднее.
Мистер Гэннинг был высоким и невероятно тощим человеком с болезненно-желтым лицом и черными волосами, неизменно смазанными маслом и гладко прилизанными. Маленькая круглая голова торчала на вытянутой вперед длинной шее. Добавьте к этому набору физических характеристик волнообразно выгнутую спину, блестящие черные глаза-бусинки, лишенные всякого выражения, и бесшумную гибкость движений — и вы поймете, что прозвище подходило как нельзя лучше. Гэннинг возглавлял действовавшую на скачках банду особенно крутых нравом парней. «Ребята Змея», как их называли, купались в незаслуженной роскоши на доходы от шантажа букмекеров, угрожая тем тяжкими телесными повреждениями. Занимался Гэннинг и другими грязными делишками, о которых речь пойдет в свое время.
Конкретным поводом для вмешательства Святого в дела Змея и его ребят стало их обращение с Томми Майтером, впервые окунувшимся в этот рискованный бизнес. Томми всегда хотел стать жокеем, скачки были у него в крови, однако еще в период ученичества его сбросила лошадь, и он так разбился, что больше не смог сесть в седло. Пришлось довольствоваться скромной должностью конюха при крупной конноспортивной школе. Потом умер его дядя, владелец паба, оставив племяннику гигантскую сумму в две сотни фунтов, и тот решил попытать счастья на «серебряной», более дешевой трибуне ипподрома. Получил лицензию, намалевал вывеску «Томми Майтер. Фирма основана в 1822 году» и нанял клерка. Когда новоиспеченный букмекер прибыл со всеми этими принадлежностями и остатками денег на ипподром Брайтона, ребята Змея быстро приметили незнакомца и пришли к нему со своими обычными требованиями. Томми платить отказался. Ему следовало бы повести себя умнее — методы этой шайки были всем известны, — однако таким уж он был упрямцем. Он сказал Змею, по какому адресу тот может пойти. В результате, когда Майтер покидал поле, ребята Змея жестоко избили его, отобрали капитал и все заработанное за день. Так случилось, что именно в этот день Саймон Темплар решил отправиться на скачки и видел всю экзекуцию с расстояния. Змей и избранный кружок его присных провели вечер в Брайтоне, веселясь и празднуя, и отправились в Лондон последним поездом. Саймон Темплар последовал за ними. Вот каким образом вышло, что за пару минут до отправления поезда он вышел на платформу, выследил Змея с его тремя ребятами, которые с комфортом размещались в вагоне первого класса, и тут же присоединился к ним.
Нужно понимать, что вид упомянутого Саймона Темплара во многом оправдывал приятное предвкушение во взглядах, которыми обменялись Змей и его ребята, оценив попутчика. Святой обладал уникальной способностью даже в своей так называемой боевой экипировке, состоявшей из позорных фланелевых штанов и допотопной твидовой куртки, выглядеть столь элегантно, что даже самый проницательный букмекер мог бы принять его за герцога-миллионера. Можно представить, какое ослепительное зрелище он представлял в своем «прикиде джентльмена». Серый костюм облегал его с ошеломляющей безупречностью, рубашка слепила белизной, галстук затмевал собой радугу. Мягкая фетровая шляпа, казалось, только-только сошла с прилавка фешенебельного магазина. Замшевые перчатки также, без сомнения, были впервые явлены миру. На левом запястье красовались золотые часы, в руках была трость с набалдашником из золота и слоновой кости.
ebooksa