Пока Чибис спал, опорожнили его рюкзак, разложили на дощечках и лопушках колбасу, селедочку, сыр, сало, вареное мясо, белый хлеб, поставили посередине две бутылки коньяку и пригласили «к столу» Чибиса.
— Угощайтесь! — радушно хозяйничал кузнец Авдонин. — Петр из города гостинцев охотничкам привез.
Чибис сразу понял, в чем дело, но виду не показал, что догадался о проделке кузнеца, — был весел, доволен, как никогда остроумен.
— Молодец Петр! Ну что за Петр! — искренне похваливал он, смакуя полученную порцию коньяка. — Вот это угостил так угостил! Вот это по-охотничьи! По-товарищески! Не забуду, Петя! Отблагодарю! Непременно с лихвой отблагодарю! Аналогичный случай, помню, произошел со мной…
Все смеялись, чокались с Чибисом за его здоровье, бурно выражая неподдельную свою любовь к нему.
Городские и деревенские охотники от молодых до старых все знали и любили Чибиса за веселый нрав, жизнерадостность, безмерную охотничью страсть.
На весенние охоты он выезжал первый еще до ледохода и лишь в крайнем случае, когда что-нибудь задерживало в городе, в самый ледоход. Затемно отправлялся на уток или на чернышей, вечера проводил на тяге, а ночами уходил в лес искать глухариные тока. Спал урывками, сидя, полулежа, у костра, в челне, на пне, кое-как и где придется. Накроет голову своей учительской пелериной и посапывает, а через полчаса, глядишь, бодрый, свежий, уже на ногах, а вокруг него смех, шутки и веселые сборы на очередную охоту.
Однажды, когда все собирались с подсадными в свои шалаши, из леса вернулся Чибис с глухарем.
В то время охотников было мало, дичи всякой много, количественных ограничений не существовало: бей, сколько хочешь, от прилета до гнездования. Бывало, только оторвется лед от берега, а ты уже сидишь, мерзнешь, бьешь гоголей. Кончали охоту в мае, по теплу, когда ошалелые от страсти чирки камнем падают в любую лужу на голос манка.
Стоит Чибис, держит за шею тяжелого старика-глухаря и с дрожью в голосе заверяет:
— Сам, честное слово, сам! Поверьте…
И столько мольбы в глазах, столько мальчишеской радости, хвастливой гордости, что ни у кого язык не поворачивается усомниться в правдивости его слов.
Я от души поздравляю. Для Чибиса глухарь — редкая, давно желанная дичь. Он горячо благодарит и просит:
— Не уходи, мне надо рассказать!
Если бы не седеющие усы, не сивый клинышек бородки — в этот момент больше двадцати пяти лет ему нельзя было бы дать.
Мы остаемся вдвоем у затухшего костра. Чибис во власти бурных переживаний пытается подробно рассказать о том, как он нашел ток, как услыхал щелканье, как подбегал под пение, с каким трепетом ожидал рассвета, как увидал веер хвоста и выгнутые крылья.
— Нет, это невыразимо!.. — взволнованно хватал меня за руку Чибис.
Очень был он хорош, по-детски искренен в бурном своем охотничьем переживании.
Бывали случаи, когда у Чибиса так «живило» ружье, что, несмотря на изобилие дичи, он возвращался домой пустой. На него было жалко и больно смотреть.
Усевшись где-нибудь в сторонке на пенек, положив голову на ладонь, он неподвижно смотрел вдаль, вздыхал, курил, тихо сам с собой скорбно философствовал о бренности жизни, о жестокости убивать неповинное существо ради удовольствия…
ebooksa