Василий прикладывал к губам самодельный, из заячьей косточки манок, пронзительно-остро выводил: «Пи-и-ий! Пи-пи!» — и, напряженно вслушиваясь, склонял голову набок. Вот качнулась в гуще ельника веточка, что-то трепыхнуло пестрым лоскутком и скрылось; вот невидимая птица стремительно перемахнула с елки на березу, и в тот же миг оттуда задорно, храбро раздалось: «Пи-и-ий!»
Сам Василий редко убивал больше трех-четырех рябчиков. И когда Сергей однажды принес полный ягдташ дичи и, гордый своей охотничьей удачей, сбрасывая тяжелую ношу с плеча на крыльцо, стал хвастаться ею, отец, сдвинув кудлатые брови, сурово остановил его:
— Нам что, трех мало? Есть нечего? Оголодали? Так-то не мудрено весь лес без дичи оставить. И так супротив прежнего куда как бедно стало. Эка невидаль под манок рябца застрелить. Убить не долго — вырастить трудно! Не продавать, чай, дичи нам. Зачем загубил?
Обескураженный неожиданным выговором, Сергей стоял, тупо опустив голову.
— Не махонький. Не первый раз с ружьем в лесу. Стрелять с умом надо! Ружье не игрушка. Дичь не забава, — гудел Василий, упершись тяжелым взглядом в склоненную голову сына. — Убери! — коротко приказал он, тронув ягдташ ногой.
Сергей отнес дичь на погребицу. А вернувшись к крыльцу, снял сапоги, разложил ружье, принес щеточки, масло, шомпол и начал тщательно протирать стволы.
Василий Кириллович занялся хозяйством. Намешал в ведре корм корове, налил в корытце поросенку пойло, подмел у сеновала, накачал в колоду свежей воды и все гудел и гудел в бороду сердитые, осуждающие слова, бросая из-под нависших бровей суровый взгляд на сына.
Сергею мучительно хотелось высказать отцу свое искреннее раскаяние, но ложный стыд сковывал речь, и, по-отцовски угрюмо сдвинув брови, он рьяно надраивал шомполом стволы.
Фрося внимательно следила за этой сценой. Боясь своим вмешательством еще сильнее растравить мужа, она не заступалась за сына. Но когда Василий Кириллович переделал все хозяйственные дела и, не зная, чем еще заняться, взял из рук Сергея стволы и заглянул в полированные, сияющие кольцами каналы, Фрося, неслышно подойдя к нему, тихо сказала:
— Успокойся, отец. Он боле не будет зря губить. Глянь-кась на него — сам себя измордовать готов. — Примиряюще, легонько ткнула ладошкой в наклоненную голову сына: — У-у-у, дурень!
Сергей порывисто двинулся к отцу и, комкая пальцами кепку, трудно выдавил застревающие в горле слова:
— Отбери ружье, если когда-нибудь убью больше, чем требуется для еды! Больше трех, отец, убивать не буду. Увлекся, — сами так на выстрел и лезут! А мне и в башку не стукнуло, что стрелять их ни к чему, — не удержался он от оправдания.
Василий посмотрел на сына, хмыкнул в бороду и, свистнув Бушуя, зычно крикнул:
— Готовь, мать, ужинать!
Свое обещание Сергей никогда не нарушал.
В лесу Василий вдвоем с Сергеем зафлаживал волчьи выводки и с помощью Аркадия Георгиевича уничтожил их не один десяток.
Осенями, в сумерки, Василий приходил сюда вабить, подсчитывая по ответным голосам выводок, определяя возраст, лазы, ходы.
Здесь же случалось ему с Бушуем поднимать из берлоги на задние лапы бурого и точно всаживать в ухо или в сердце самокатную свинцовую пулю.
А веснами здесь, у кромки болота, кругом стоном стонало от страстных бормотаний и чуфыканий косачей. На нижних суках сосенок любили токовать глухари. А вечерами от сумерек дотемна над болотистым мелколесьем низко тянули вальдшнепы и, взвиваясь, падая, блеяли бекасы.
Василий Кириллович, верный своему правилу — набивать только необходимую для еды дичь, обычно стрелял три-четыре раза, подбирал упавшую птицу, разряжал ружье и садился на широкий, давно облюбованный им пень от столетней ели.
ebooksa