— Если вы старались для меня, то это пустой труд, и я хочу почтительнейшим образом заявить, монсеньор: я посыплю главу пеплом и босиком, в лохмотьях буду просить милостыню по дорогам и на паперти, но не приму короны, добытой бесчестным путем.
И это было произнесено с такой ледяной учтивостью, что отец сразу понял: Жизель уже не переубедить ни силой, ни уговорами. Забыв о герцогине, Пардальяне и Одэ де Вальвере, которые стояли у окна, герцог принялся нервно расхаживать по комнате, подергивая усы. Жизель не двинулась с места. Отец замер перед ней и глухо сказал:
— В конечном счете ты требуешь, чтобы я отказался от наследства, оставленного мне отцом!
Сознательно или невольно Карл Ангулемский ловко подменил тему спора. Жизель сразу это почувствовала, но не подала вида, что заметила уловку отца, а просто ответила:
— Избави Бог! Вы — господин, монсеньор, а я всего лишь ваша смиренная служанка…
— Разве ты уже мне не дочь? — прервал ее герцог, пытаясь нащупать почву для примирения.
Девушка с непроницаемым лицом присела в безукоризненном реверансе, от чего ее отец сгорбился и тяжело вздохнул, а потом выпрямилась и как ни в чем не бывало повторила:
— Я всего лишь ваша смиренная служанка. Поступайте, как вам будет угодно, монсеньор. Однако раз вы говорите, что стараетесь для меня, а я решительно отказываюсь от милостей, которыми вы собираетесь меня осыпать, я сочла, что могу, нисколько не покушаясь на вашу власть, попросить вас отвергнуть не наследство, а лишь негодные средства, пятнающие достоинства Валуа.
— Отвергнуть эти средства — а других у меня просто нет — означает отказаться от отцовского наследства, то есть от короны, — возразил герцог.
— Лучше сто раз отказаться от всего, что у вас есть, даже от ваших титулов графа Овернского и герцога Ангулемского! — убедительно проговорила Жизель. — И я все равно буду гордо называть себя дочерью Карла де Валуа, бедного дворянина без земель и поместий, который решил тяжким трудом зарабатывать себе на хлеб, но не уронил достоинства королевского сына, каковым он является. Или же дочь герцога Ангулемского умрет от стыда, когда некая Фауста и испанский король Филипп сделают этого человека повелителем истерзанной Франции, от которой отхватят для себя изрядные куски.
Она воодушевилась, эта гордая и благородная девочка. Карл Ангулемский съежился под ее испепеляющим взглядом. Будем справедливы: из всего, что она сказала, только одно ранило герцога до глубины души. И, заикаясь от волнения, он спросил:
— Жизель… Дитя мое!.. И у тебя хватит духа отречься от родного отца?.. Разве это возможно?..
— Я не отрекусь от отца, — ответила юная красавица. — Я буду считать, что он умер…
Девушке тоже стоило нечеловеческих усилий произнести такое. Она с трудом сдерживала рыдания.
Отец почувствовал ее боль. Он был просто раздавлен. Сердце герцога обливалось кровью, которая жгла его душу, словно расплавленный свинец. И все же, несмотря на муки любимой дочери, несмотря на собственные страдания, унижения и стыд — несмотря ни на что, Карл Ангулемский не мог отказаться от короны, блеск которой ослеплял его. И герцог не сдался. Пребывая в таком же страшном напряжении, как и Жизель, Карл Ангулемский снова ринулся в атаку.
— А если я не уступлю, что ты будешь делать, а? — хриплым голосом спросил он.
— Я последую за матушкой в уединенное пристанище, — твердо ответила девушка, и герцог понял, что дочь намекает на его тайную мысль бросить жену. Но на этот раз Карл Ангулемский не отступил, а отважился на ложь.
— Последуешь за матушкой?.. — с наигранным удивлением воскликнул он. — Но я полагаю, что она будет со мной…
Жизель бросила на отца такой гневный взгляд, что слова застряли у герцога в горле. А она решительно заявила:
— Моя мать не останется с вами. Как и я, она скорее умрет, чем смирится с бесчестьем!