— Так это были вы, герцогиня! Разрази меня гром! Как же это я не признал мадам Фаусту в элегантном костюме юного наездника?!!
Фауста — а это действительно была она — одарила шевалье выразительным взглядом, который не поддавался описанию. Сняв перчатки, она заткнула их за пояс, рванула бородку и, отшвырнув ее в сторону, стала мягко потирать распухшее запястье. Пардальян расценил это как немой укор и немедленно извинился:
— Пожалуй, я вел себя грубо. Но кто бы, черт возьми, узнал вас в мужском костюме, с усиками и бородкой? Вы можете возразить, что уж я-то должен был понять, кто передо мной. И что раньше я бы непременно догадался… Да, верно. Но что вы хотите, это было так давно. Не гневайтесь на старика, герцогиня, известно ли вам, что мне уже шестьдесят пять? Нелегкая это штука — годы… Как говорится, старость — не радость. Посудите сами: зрение никудышное, слух ослаб, ноги ватные, руки дрожат, спина не гнется, волосы редкие, седые… В общем, развалина, а не человек. А вот вам повезло, вы — из тех редких людей, над которыми время не властно. Ведь вы совершенно не меняетесь! Право, вы все такая же, какой были в двадцать лет, когда хотели прикончить меня, потому что, по вашим словам, очень меня любили. Странная это все-таки была любовь…
Пардальян словно хотел заговорить женщине зубы или стремился скрасить ей горечь поражения, давая время прийти в себя. И Фауста, действительно взбодрилась и отчасти обрела свое знаменитое хладнокровие, которое потеряла сегодня, похоже, первый раз в жизни.
Пардальян болтал без умолку, ни на миг не спуская с Фаусты глаз. Будь перед ним вооруженный отряд, шевалье был бы не менее собран. Красавица обратила внимание, что Пардальян сознательно встал так, чтобы отрезать ей путь к лошади. Но женщина и не собиралась предпринимать эту последнюю попытку к бегству. Зачем? Она была пленницей Пардальяна. И отлично знала, что он отпустит ее только тогда, когда сам сочтет нужным… если вообще отпустит.
Фауста сохраняла внешнее спокойствие. Но в душе ее вновь поднялась волна отчаяния. Потеря миллионов была для герцогини страшным ударом. Но это было дело поправимое. Деньги она могла взять и из собственного состояния. Правда, на это потребуется время. Конечно, не лучший выход из положения, но все-таки…
А вот потеря свободы означала для Фаусты крушение всех планов, это был бы полный конец. Этот удар был в тысячу раз страшнее, и она разразилась ужасными проклятьями. Пардальян удивился, а она гневно закричала:
— Почему же, почему вы не убили меня?!
— На этот вопрос я вам уже ответил… — пожал плечами шевалье. — Да что мы все стоим, давайте отсюда уйдем, согласны?
Пардальян взял лошадей под уздцы и подхватил Фаусту под ручку. Она не сопротивлялась, понимая, что он сейчас — хозяин положения.
Но Фауста вовсе не собиралась отказываться от борьбы. Ни в коем случае! Женщина просто проявила гибкость, нисколько не сомневаясь, что не все еще потеряно. В голове у герцогини уже роилось множество планов. Она выглядела вялой и безразличной, а сама только и ждала, когда ей улыбнется удача.
— Куда это вы меня ведете? — спросила красавица.
— Вон там — тропинка, — объяснил Пардальян. — Мы вернемся на поле брани и займемся вашими бедолагами, а то они лежат посреди дороги, и никто о них не позаботится.
Фауста кивнула головой, выражая то ли согласие, то ли благодарность. Сделав несколько шагов, женщина серьезно сказала:
— Я должна извиниться перед вами, шевалье.
— Передо мной? — изумился Пардальян. — Да за что? Бог с вами.
— За оскорбительное слово, которое вырвалось у меня в минуту боли и отчаяния, — вздохнула герцогиня. — Вы знаете, что на самом деле я так не думаю. Вам известно, Пардальян, что я никогда не сомневалась в вашей исключительной отваге. Для всех, кто знаком с вами, вы — живое воплощение мужества.
— Прошу вас, мадам, пощадите мою скромность, — потупился шевалье.
А Фауста все так же серьезно продолжала:
— Я о вас такого мнения, что этого не передашь словами!