— Черт возьми! — закричал он, топоча ногами и размахивая судорожно сжатыми кулаками. — Эй, вы… заткните глотки!.. Мне некогда слушать ваши глупости!.. Я спать хочу!.. Довольно, черт вас побери, или я сам заткну ваши говорящие дырки!..
Он стоял над ними, весь дрожа, всклокоченный и страшный, со смертельным, беспомощным испугом в глазах, с черным ртом, открытым для безумного крика.
Жюль Мартэн поднял голову и посмотрел на него, не понимая. Жан же Лемерсье сказал кротко и внушительно:
— Мой друг, вы нам мешаете!.. Вы не понимаете, как это важно!
— Важно! — заорал оборванец в решительном исступлении. — Что вы мне там городите!.. А мне какое дело?.. Я не хочу слышать ваших мерзостей!.. Убирайся отсюда, старый хрыч!.. Безмозглый рваный башмак!.. Вон, говорю тебе, а то я…
— Но ведь наука… — пробормотал ошеломленный Жан Лемерсье.
— К черту твою дурацкую науку!.. Вон!..
Жан Лемерсье беспомощно и благоговейно поднял руки к небу, как бы говоря в ужасе:
"Он проклинает науку!.. Науку!.."
Жюль Мартэн повернул к оборванцу свое застывшее бледное лицо.
— Слушай, оставь нас в покое… Ведь мы тебя не трогаем?..
— Вы меня не трогаете?.. Да вы… вы…
Оборванец вдруг выпучил глаза, захрипел, схватился за волосы и ничком повалился в грязную солому, что-то бормоча и трясясь от безумных рыданий.
Сильный удар потряс дверь: блузник находил, что эти смертники слишком пользуются правом живых — шуметь и кричать.
Стало тихо.
Бродяга лежал и плакал, бессвязно бормоча жалобы и проклятия кому-то, давшему ему эту жалкую и несчастную жизнь, которая прошла так бессмысленно и бесследно, которая кончалась там ужасно… Жан Лемерсье и Жюль Мартэн, близко склонившись головами, говорили шепотом:
— Мне пришла в голову мысль, Жюль… — шептал старичок, — ведь ты бы все-таки мог глазами… Понимаешь, мой мальчик?..
Еще живые и полные мысли глаза Жюля Мартэна радостно сверкнули.
— Глазами?.. Вы думаете?.. Да, да!.. Это так!.. Глазами!.. Ну, тогда, значит, я… я три раза открою и закрою глаза!..
— Три раза?..