Он начинал потихоньку клевать носом — до часу оставалось несколько минут, — и тут совсем задремал.
— Не спи, Дик! — радостно воскликнул старший. — Самое страшное всегда происходит в первые часы после полуночи!
Младший держался изо всех сил, но сон оказался сильнее.
— Дик! — подбадривал его старший. — Мы должны бодрствовать!
— Не могу, — заплетающимся языком пробормотал тот. — Не знаю, что за странная напасть на меня нашла, но я… не могу.
Спутник поглядел на него с неописуемым ужасом, да и меня охватил ужас: вот-вот пробил бы час, и я понял, что второй гость уже поддается моим чарам, ибо в этом заключалось мое проклятие: я должен был его усыпить.
— Вставай и ходи по комнате, Дик! — закричал старший.
Напрасно он обошел стол и стул младшего, напрасно тряс его за плечи. Пробил час, и я явился старшему. Он завороженно взирал на меня.
Я вынужден был рассказать свою историю ему одному, заведомо зная, что это бесполезно. В глазах одного человека я был ужасным фантомом, ни с того ни с сего решившим исповедаться. Подозреваю, так будет всегда. Один из друзей всегда будет засыпать и ни увидит меня, ни услышит, и душа моя не упокоится. Я буду до скончания века беседовать с одним-единственным слушателем, что лишено всякого смысла. Горе! Горе мне! Горе!
Когда старики принялись заламывать руки, мистеру Гудчайлду внезапно пришло в голову, что он находится в поистине страшном положении: по сути, наедине с призраком, — а странная неподвижность Томаса Айдла объясняется тем, что ровно в час пополуночи его усыпили. Придя в неописуемый ужас от собственного открытия, он принял отчаянную попытку вырваться из огненных силков: схватил их руками, растянул и порвал. Освободившись таким образом из сверхъестественного плена, он подхватил мистера Айдла на руки и потащил вниз.
— Что это ты задумал, Фрэнсис? — вопросил очнувшийся Айдл. — Моя спальня не там! И зачем, черт побери, ты меня несешь? Я уже могу ходить сам, с тростью! Не надо меня таскать. Отпусти, тебе говорят!
Мистер Гудчайлд опустил его на пол в старинном коридоре и в ужасе осмотрелся.
— Что ты творишь? Вздумал героически спасти представителя собственного пола от неведомой опасности? Или погибнуть спасая? — вопросил мистер Айдл, до крайности раздраженный происходящим.
— Один старик! — смятенно прокричал мистер Гудчайлд. — Нет, два старика!
Мистер Айдл не соблаговолил ответить, лишь пробурчал себе под нос, ковыляя обратно по лестнице и цепляясь за широкие перила:
— Скорее уж старуха, если ты обо мне.
— Смею тебя заверить, Том, — затараторил мистер Гудчайлд, ухватив друга под руку и помогая подняться, — пока ты спал…
— Ну нет, дудки! — воскликнул Айдл. — Я и глаз не сомкнул!
Тема позорного отхода ко сну за пределами кровати — что в принципе иногда случается со всеми представителями рода людского — оказалась для мистера Айдла настолько болезненной, что он отпирался до последнего. Мистер Гудчайлд с неменьшим негодованием пресекал любые попытки вменить ему в вину аналогичное преступление, что серьезно осложнило — и, в конце концов, сделало невозможным — решение вопроса об одном и двух стариках. Мистер Айдл считал, что такую шутку сыграл с его другом свадебный пирог и, конечно, фрагменты увиденного и испытанного за день. Мистер Гудчайлд возразил, что это невозможно, поскольку он не спал, и какое право мистер Айдл имеет так говорить, если сам дрых как сурок? Мистер Айдл ответил, что и не думал засыпать — и не заснул, — а вот мистер Гудчайлд частенько, если не сказать почти всегда, клюет носом. В конце концов друзья, оба в несколько растрепанных чувствах, разошлись по комнатам. Перед расставанием мистер Гудчайлд заявил, что в этой вполне настоящей, доступной осязанию гостиной этого вполне настоящего, доступного осязанию старого отеля (или мистер Айдл уже отрицает и его существование?) он пережил и испытал все, о чем говорил, и намеревается изложить это на бумаге (до конца коего изложения осталась буквально пара строк), а впоследствии напечатать каждое слово. Мистер Айдл ответил: «Изволь!» — и мистер Гудчайлд изволил, и теперь дело наконец сделано.
Приключение торгового агента[43]