§
Там, велев привязать к канатам стеклянный сосуд и к тонкой веревке серебряный колокольчик, король велел подвести найденную девушку. Она была мала и смугла, испуганно озиралась и звалась Хадиджа. Родители, доктор и жрец клялись, что она – девственница. Александр сказал ей: «Держи этот канат; покуда ты чиста, – сосуд не потонет. Когда я позвоню, тащите веревки из воды». И, вошедши в яйцо, стал опускаться в пучину. Зеленоватый полусвет, видный сквозь светлые стекла, окружил царя; рыбы стрелою мчались с глубины навстречу Александру, и большие чудовища медленно перебирались с места на место под водорослями: царь зорко смотрел, как большие рыбы пожирали меньшие, чтобы самим быть уничтоженными чудовищами; как обломки кораблей опускались на дно, где утонувшие белели, обнявшись, или сжимая сокровища, или с искаженными мукой лицами. Зелеными, выпуклыми глазами смотрели через стекло на царя гады, подплывая близко, любопытствуя, к сосуду. Вдруг корабль подводного пловца стукнулся о коралловый грот, из которого выплыла женщина с зелеными тростниковыми косами и чешуйчатыми ногами. Лик ее был страшен и грозен; она делала запрещающие жесты руками, широко раскрывая уста, будто что-то крича, но ее вопли не доносились через стеклянную стену, и когда король, оставив ее, стал опускаться дальше в темную глубину, он видел, как морская жена, заломив руки, исчезла в коралловом гроте. Внизу уже виделись чешуи Левиафана, как сильный толчок потряс стеклянный сосуд, который не мог подыматься. Наклонившись, Александр заметил маленького черного гада, вроде рака, который, вцепившись в гладкую стену, прилежно грыз стекло, так что вода уже тонкой струйкой пробивалась внутрь. Тогда Александр схватился за тонкую бечевку, и сосуд быстро стал подыматься с бледным королем, не смотревшим теперь уже на заблестевшие яркою зеленью пространства. Когда его подняли на берег, луна стояла в зените, освещая два трупа: девушки Хадиджи и высокого солдата. Александр подошел и узнал, что когда все, утомясь бдением, заснули, девушка отдалась первому подошедшему и выпустила царский канат. Тогда приближенные короля убили преступников. «Сколько времени пробыл я на дне?» – «Два часа, государь». – «Два часа не продержалась крепость единственной чистой девушки», – сказал царь в раздумьи и, в сопровождении толп при трубных звуках, направился в столицу. «Слава Александру, покорившему стихии!» – восклицала толпа, жрецы качали дымящиеся кадила навстречу царю, смертельно бледному под зенитной луною.
Книга четвертая
В стан Александра, возвращавшегося домой, ночью прискакало несколько всадников в разорванных одеждах, запыленных и окровавленных. Так как король почивал, забывшись легкой и редко приходящей к нему дремотой, то пришедших принял вельможа Александров – Птолемей. Одетый в более богатую одежду юноша объяснил, что он – Кандавл, сын славной царицы Кандакии, что он отправился с женою на летние таинства, в пути на их караван напал отряд разбойников и, забравши его жену, часть слуг и имущество, бросил его, раненного, в пустыне. Выслушав, Птолемей направился к уже пробудившемуся царю, который условился, чтобы в присутствии пришельцев его, Александра, – называли Антигоном, царем же – Птоломея. Ночью созвали совет при факелах, и Александр горячо убеждал мнимого царя помочь Кандавлу, тотчас напасть на лагерь разбойников и вернуть похищенную принцессу. Опечаленный юноша бросился к нему на шею, воскликнув: «О, если б был ты не Антигон, а Александр!» Немного усилий стоило разбить шайку разбойников и освободить пленных, но радостному Кандавлу казалось это необычным подвигом, так как благодарность заставляет преувеличивать оказанное благодеяние. Он умолял Птоломея и своего заступника Антигона посетить дивную столицу матери своей, Кандакии, далеко славившуюся своими чудесами. Александр охотно согласился не только из любопытства, но и из признательности к царице, пославшей еще раньше ему в дар золото, слоновую кость, черное дерево, жемчуги, изумрудный венец, звериные шкуры, ручных зверей и эфиопских рабов. Через два дня пути они заметили среди равнины прямые холмы, покрытые лесом, – то были висячие сады эфиопской царицы.
§
Их встретила царица Кандакия с сыновьями, предупрежденная через гонцов. Она была высока и дородна, схожа с Олимпиадой; большие глаза ее сияли важно и царственно; узкая белая одежда стесняла ее шаги и делала еще заметней смуглый цвет ее лица и рук. Рабыни несли за ней опахала, а негры вели белого слона с серебряной беседкой на спине. Царица бросилась к сыну, но тот, отступив, молвил: «Целуй сначала, мать, освободителя моего», – указывая на Александра. Кандакия, облобызавшись, сказала: «Давно жаждала видеть тебя, славный царь». – «Я не царь, я – Антигон… Александр следует дальше», – сказал король, кивая на Птоломея в пышной короне. Улыбнувшись, царица склонилась перед вельможей. Устроив торжественный пир, Кандакия повела гостей осматривать город, золотые яблоки, орехи величиною с дыню, петухов, на которых верхом ездили воины, пантер, чья кость режет стекла, крокодилов, мочею сжигающих дерево, одноглазых людей, великанов и злое племя ехидн. Самка ехидны обладает скважиною не шире игольного уха, так что, только съедая мужнино лоно, может зачать. Дети выходят на свет, прогрызая утробу, с рождения убийцами отца и матери, выходят всегда попарно – брат и сестра. Дрозды, белые, бурые и черные медведи удивляли греков.
Ночью на пиру Кандакия спросила «Ну, как вам, милые гости, понравились мои чудеса?» Александр сказал «Будь это все у греков, все удивлялись бы» Царица, нахмурившись, обратился к Птолемею «А ты, царь, что скажешь?»
– «Поистине, мню себя в стране чудес!» – воскликнул смущенный грек. Тут вышли эфиопские девушки и стали танцевать на большом круглом зеркале, прежде покрытом ковром, и казалось, они несутся и кружатся по прозрачному пруду Царица снова спросила «А как вам нравятся мои плясуньи?» Александр опять предупредил Птолемея в ответе, сказав «Поистине, мню себя в стране головней! Зачем так жестоко обжигает солнце твоих подданных, что они походят на угли?» Кандакия ничего не промолвила, а по окончании пира, взяв царя за руку и приведя к себе в опочивальню, сказала «Теперь я покажу тебе нечто, что и тебя удивит, ничему не удивляющийся Антигон!» – и подала ему кусок холста, где нежными красками было изображено лицо Александра. Царь молчал, а царица продолжала «Что скажешь, великий царь? Зачем ты скрываясь пришел ко мне, так что я не могла даже встретить тебя как должно?» – «Прости, царица, мой невинный обман и не выдавай!» – Кандакия, усмехнувшись, ответила «Я то тебя не выдам, но и ты подчинись обычаю моей земли, никакой еще царь не уходил от меня, не сделавшись моим супругом!» – «Как, царица?» – воскликнул гость, но женщина обвила его шею руками и целовала в уста, шепча нежные слова страсти, и расплела длинные черные косы, сняла свою узкую белую одежду и, нагая, теснила царя до того, что тот воскликнул, хватаясь за меч «Оставь, безрассудная, Александра ли думаешь ты погубить?» Откинувшись назад смуглым станом, царица сквозь смех сказала «Александр, Александр! против жены меч обнажил!» В эту минуту двери с треском открылись и, опьяненные, ворвались Птоломей, за ним старший царевич Фоа, которого преследовал брат его, Кандавл, с длинною пикой. Птоломей, бросившись к Александру, взывал: «Царь, спаси, спаси. Этот безумный ищет убить меня!» Фоа, остановившись, прокричал: «Так вот он, убийца тестя моего, славного Пора! Вот македонская собака!» – и ринулся на царя, меж тем как пика Кандавла, вонзившись в спину брата, насмерть сразила неистового Фоа, мужа Поровой дочери. Александр безмолвно взирал на братоубийство, а нагая царица, поздно бросившись между сражавшихся, напрасно испускала пронзительные крики. Еле живой Птоломей, все еще будто ища защиты, лежал у ног царя. Видя Кандакию нагой и простоволосой, Кандавл воскликнул: «Матушка, что с тобою?» – косясь на Александра. Царица, подняв руки к небу, громко сказала: «Воистину, целомудрен царь Александр!» Наутро, прощаясь с гостями, щедро одаренными, Кандакия молвила: «Я шутила, ты понял? Не верила молве, что ты недоступен любви». Александр, улыбнувшись, ответил: «Я и думал, что ты меня только испытываешь, я тоже шутил», – и тронул повод коня.
§
Царь Александр снова пошел в пустыню, думая направляться к Вавилону. Вскоре пришли они к большой реке, где жили воинственные девы амазонки. Царь, давно слыша о их доблестях, послал Птоломея просить у них воинский отряд и узнать их обычаи. Через некоторое время с вернувшимся Птоломеем пришла сотня высоких мужеподобных женщин, с выжженными правыми грудями, короткими волосами, в мужской обуви и вооруженных пиками, стрелами и пращами. Говорили они грубыми, хриплыми голосами и пахли козлиным потом. Рассказали они следующее: «Живем мы, царь, по ту сторону реки, одни девы, управляемы старшей девицей; пасем стада, обрабатываем волну и сражаемся одни без мужчин; никому не подвластны; каждый год ходим за реку на праздник Дия Гефеста и Посейдона; которая из нас хочет сделаться матерью, остается здесь с избранным ею мужем, пока не родит; потом возвращается домой; мужа она вольна не помнить или через год снова вернуться к тому же. Рожденного мальчика возращает отец, девочку же, по истечении семи лет, переправляют на женскую сторону реки. На битву отправляются две трети всех дев; остальные же караулят страну. Если пленный от нас бежит, позор ложится на всех амазонок. Царица тебя целует и шлет нас помогать тебе в брани».
Царь много еще расспрашивал, немало дивясь их ответам, и, отослав подарки в страну, двинулся дальше.
§
Александр теперь посылал вперед разведчиков узнавать, не железная ли земля впереди, памятуя предсказание Антифонта. Пройдя реки сладкие и каменные потоки, что вместо воды стремят с грохотом камни, песчаные ручьи, три дня текущие к югу! три дня – на север, пришли к острову, откуда восходит солнце. Жрец-эфиоп в белой одежде вышел с черным посохом выше своего роста и, протянув смуглую руку к царю, воскликнул: «Царь, ты должен вернуться! Сюда еще никто не доходил, – ты первый и ты последний. Спеши в Вавилон, время близко; путь тебе через Лусово пристанище и новую область мрака». Двери закрылись, а царь, поклонившись солнечному храму из блистающих нестерпимо камней, велел повернуть своим воинам. Вскоре они дошли до мглистой страны; жители скрывались в землянках, закрытых ветками елей, боясь блуждавшей в пустыне и всех губившей девы Горгоны. Она имела конский хвост и змей вместо волос; всех звала на похоть: гадов, зверей и людей, и всех умерщвляла одним своим видом. В полночь Александр был разбужен зычным, но полным неги и страсти воплем. Выйдя из палатки в темное поле, царь услышал второй и третий раз чудесный призыв: будто все прошлые и грядущие любовницы слили в один этот голос обещания неведомых ласк и сладкие угрозы; как вой тигрицы, ищущей далекого самца, разносился клич по темным пространствам: «Александр, Александр, тебя одного жажду я, приди, утоли меня! Царь бесстрашный!..» Александр послал волхва с покрывалом навстречу неистовой деве. Услышав ту близкою, он произнес, приближаясь пятками вперед: «Я – Александр! Закрой твой лик покрывалом, чтобы мне не погибнуть». И когда, молча, тяжело дыша, дева схватила его руками за плечи, он, быстро повернувшись, отрубил ей голову и спрятал в приготовленный сосуд. Тогда, не оборачиваясь на лежавшую громаду туловища, он бросился бежать к лагерю с добычей. Наводя этой головою ужас, обращавший в камень, победил царь многие племена пустыни, а нечистых царей, Гогу и Магогу, питавшихся червяками и мухами, загнал в рассеявшиеся скалы и до скончания мира запечатал Соломоновою печатью. И дальше шли, не зная дороги, изнемогая от усталости и голода; разведчики впереди, – нет ли железной земли. Однажды царь почувствовал смертельный холод и последнее дыхание; солдаты положили свои щиты на болото, по которому они шли, чтобы царь мог лечь, а сверху шел густой снег. Очнувшись, король спросил с тревогой: «Не костяное ли небо над нами?», но к утру силы, вернувшись, позволили дальше стремить ему неведомый путь. Через болота, темные леса, высокие, в темное небо уходящие горы, мглу и туманы – шли они, мимоходом покоряя безропотные народы. Царь хранил молчание все дни, ночи проводя в наблюдении еле видных звезд, и каждое утро все сумрачнее встречал он верных друзей и роптавших солдат. Так пришли они в Лусово пристанище, указанное им еще в солнечном городе. Пока обрадованные близостью к окончанию пути, воины грелись у костров, вспомнив прежние шутки, Александр один направился к храму, не взирая на встречные диковины. Все было пусто и безмолвно. Пройдя ряд покоев, один другого чудеснее, царь вступил в святилище, где висели лампады с рубинами вместо огней и посреди высоко золоченая клетка с голубем. Посредине высился одр, на котором, весь в повязках, лежал муж, ростом превышавший длину смертных; лицо было скрыто покрывалом. Безмолвие царило в покое; царь долго стоял молча, смущенный неясным страхом. Наконец он хотел взять одну из рубиновых лампад, чтобы посмотреть спящего, но с купола голубь человеческим голосом пропел: «Оставь, царь Александр, в покое покойных и спеши в Вавилон: время близко!» Выйдя из храма, Александр подошел к костру, где шутили солдаты старые шутки, смеясь и хлопая по плечу один другого. К темному небу взлетали искры и дым, а латы, сложенные кучей, блестели, мерцая.
§
Меж тем, в далекой Македонии происходили неустройства и смуты; Антипатр, оставленный царем вместо себя, притеснял старую королеву Олимпиаду, в ответ на неоднократные жалобы которой Александр послал Картерика сменить прежнего правителя. Тогда уязвленный Антипатр послал со своим сыном яд, который мог выдержать только свинцовый сосуд, но не медный, не глиняный, не стеклянный, к царскому кравчему Илу, давно затаившему в себе злобу на Александра, раз как-то на пиру ударившего его жезлом по голове. К ним присоединились еще некоторые недовольные царем и родственники царицы Роксаны. Таким образом, к прибытию царя в Вавилон заговор уже готов был его погубить. Царица радостно встретила короля, сумрачного и молчаливого, который предался снова пирам с друзьями, отложив на время дела правления, и чтению грозного звездного неба. Однажды, когда полднем Александр почивал, утомленный, его разбудили докладом, что его спрашивает какая-то женщина. Царю она сказала, что у нее родился странный ребенок, верхняя половина которого была мертвою, нижняя же – со всеми признаками жизни, и чудный голос велел принести уродца во дворец. Александр, полный предчувствий, с ужасом взирал на младенческий труп с шевелящимися красными ножками. Мудрецы объяснили, что верхняя часть – враги Александра, нижняя же – он сам, но халдеянин, раздрав одежды, воскликнул: «Царь! царь! смерть твоя близка!» Одарив женщину, Александр велел урода сжечь, а сам отправился на пир к некоему македонянину, не разлучаясь со своим кравчим, индийским отроком Илом. Пир был в полном разгаре, как вдруг царь вскрикнул, будто пронзенный стрелой: «Вот время, Александр!!» – и, бледный, шатаясь, удалился в свой дворец. Напрасно врачи старались извлечь яд рвотными средствами, боли царя были так нестерпимы, что не раз он пытался выброситься в Евфрат, шумевший под окнами высокого терема. Македонцы, окружив дворец, грозились разрушить стены и перебить всю стражу, если им не покажут царя. И Александр, поддерживаемый царицею Роксаной, показался в окне; все восклицали: «Слава царю Александру, живи вовек!» Улыбка скользнула по помертвелым губам царя, и он крикнул прежним звонким голосом: «Живите вы вовек, а мой час пробил!» На следующее утро царь призвал Пердику, Птоломея, Лизимаха, чтобы сказать им последнюю волю. Потом велел себя вынести в проходной переход и пропустить мимо себя все войско, каждому солдату говоря приветствия. И поседелые ветераны плакали, видя царя простертым на походных щитах, бледным и ласковым. Друзья, закрыв лица плащами, стояли поодаль. Александр, вскинув глаза на потолок из слоновой кости, вымолвил: «Небо, небо костяное!» и продолжал приветствовать проходивших воинов. В воздухе нависла густая мгла, и на небе днем взошла необыкновенной величины звезда, быстро идущая к морю, сопровождаемая орлом, а кумиры в храме медленно со звоном колебались. Потом звезда снова пошла в обратный путь от моря и встала, горя, над покоем царя. В то же мгновение Александр умер. Тело царя отправили, после долгих споров, в Александрию Египетскую, где его поместили в святилище, называемое: «Тело Александрове». Царство он разделил между Филоном, Селевком, Антиохом и Птолемеем. Умер на тридцать третьем году жизни, в апрельское новолуние, основав двенадцать Александрии и оставив немеркнущую славу во всех племенах и веках.
Повесть о Елевсиппе рассказанная им самим
О, Парменид, мудрейший среди мудрых, не ты ли первый сказал людям, что звезда, отмечающая конец и начало дня, зовущая любовников к лобзаньям и расторгающая страстные объятия, несущая покой работникам и снова призывающая их к трудам, – одна и та же? Как же мне не вспоминать твое имя при начале повести моей долгой, полной превратностей жизни, о, мудрый?
ebooksa