От этого унижения, от досады, что бухнулся в грязь на глазах у дружины, князь пришел в ярость. Он любил яриться, чувствовать себя Перуном, исторгающим громы-молнии. Но кричать не кричал. Помнил, что дед, великий Хельги, в гневе становился тихоголос, и все вокруг в страхе сжимались.
– Знаешь, как поступают с тем, кто на государя лается? – проговорил Игорь еле слышно, а получилось, что и вовсе неслышно. Юнош рвался, заглушал тихую речь воплями.
– Гадина киевская! Жаба поганая!
И еще всякое.
Одноглазый Олаф, десятник, стукнул хулителя жилистым кулаком в затылок. Умолк, повис на руках у воинов.
К Игорю снова пополз староста.
– Смилуйся, княже! Сынок это мой, Томилка! Ему шестнадцать лет всего! Батюшка твой Игорь Большой у нас когда был, на крикунов осерчал, велел их палками побить. И ты вели Томилку побить для науки, только не руби!
Несносней всего было, когда отца называли Игорем Большим, а его – Игорем Меньшим или, того хуже, Малым.
– Батюшка, значит, побить велел? – тихонечко проговорил он.
Старик тянул шею, боялся не расслышать.
– Вишь, не пошло в науку. Мало битья-то. Но коли просишь, рубить твоего сына не буду. Я инако сделаю. Навек запомните, как на князя лаять.
А сам уж думал, какой смертью охальника казнить, чтобы все потом рассказывали и ужасались.
Не торопился с приговором. Пускай глядят, не дышат. Обвел нарочито ленивым взором толпу. Она и подсказала. Крайние, на кого сзади напирали конные дружинники, испуганно оглядывались на лошадей. Древляне – народец болотный, лесной, пеший. Землю не пашут, верхие не ездят. Широкогрудые боевые кони для них – лихие чудища, на которых приезжают железные люди.
Поманил Игорь десятника Олафа, пошептал ему на ухо. Тот кивнул. Когда в позапрошлом году Игорь ездил в степь просить у печенегов подмогу для греческого похода, одноглазый тоже был. Печенежскую казнь они видели вместе.
Привели четырех коней. Мальчишку, всё еще не очухавшегося после удара, растянули на земле. Привязали к рукам-ногам крепкие кожаные ремни.
Толпа стояла в оцепенении, не могла взять в толк. Староста – тот догадался. Чтоб не видеть, взял камень, стукнул себя с размаху по лбу, повалился без чувств.
Потом, когда четыре воина по команде Олафа хлестнули лошадей, и те захрапели, стали рваться, деревенские, конечно, закричали. Очнулся от боли и сомлевший, пронзительно завопил.
Печенеги, конечно, делали ловчее. Потянут – отпустят, потянут – отпустят. У них кони рвали приговоренного долго, чуть не час, и он был всё в сознании, аж осип. Дружинники-то ожгли лошадей слишком яро. Те дернули во всю мочь, а мальчишка хлипкий. Хрустнуло раз, треснуло другой – и поволоклись по траве, хлеща кровью, сначала два куска, потом четыре.
Отстучали копыта, и стало безмолвно. Никто не орал, не плакал.
Уезжал Игорь, подбоченясь, смотрел поверх деревьев. На древлян не оборачивался. Помните, букахи, Игоря Грозного. Я вам не отец.
ebooksa