Спускаясь, он видел, что горы светлы, как днем, и подумал, что никогда не видел, чтобы рассвет был так ярок. Небо от горизонта до горизонта было необычайно светлым, свет проникал даже в лесистые расселины в долине — точно так, как благодать Божия освещала все уголки сердца Отшельника. Дул утренний ветер, и Отшельник слышал лишь звук собственных шагов и журчание ручья, уже не такого полноводного, но все еще текущего между скал; однако, спустившись в долину, он услыхал далекие отзвуки песнопений и понял, что паломники уже близко. Сердце Отшельника радостно затрепетало, а ноги сами понесли его вперед, но на берегу ручья он внезапно остановился, увидев там, где вода все еще была глубока, светлые очертания женского тела, а на камне у берега — одежду и сандалии Дикарки.
Страх и гнев обуяли Отшельника, и он стоял, как громом пораженный, не в силах вымолвить ни слова, лишь прикрыв глаза, чтобы не видеть непотребное. Однако пение паломников приближалось, и он, взяв себя в руки, крикнул Дикарке, чтобы она выходила и укрылась от людей, ибо была она нагой.
Она не ответила, однако он увидел в полумраке, как ее руки колышутся вместе с колыханием воды, а глаза глядят на него, словно бы насмехаясь. И когда он увидел это, слепой гнев охватил его, и он по камням добрался до глубокого места, где она лежала, и схватил ее за плечо. В тот миг он готов был удушить ее собственными руками, так отвратительно ему было касаться ее тела, но когда он закричал на нее, осыпая бранью, она продолжала, не дрогнув, глядеть ему в глаза, и тогда он вдруг понял, что она мертва. И гнев и страх его отступили перед острой болью, пронзившей его, ведь работа его не была окончена, и та, кого он любил во Христе, пала жертвой греха, невзирая на все его труды.
Жалость охватила его, но потом он подумал о том, что вот-вот люди обнаружат его склонившимся над телом нагой женщины, которую он представлял им как святую, и они вполне могут счесть ее тайным орудием его падения; он увидел, как одним лишь прикосновением она разрушает тот храм святости, который он так долго возводил вокруг себя, и ввергает его душу в бездну, и земля завертелась вокруг него, а все вокруг окрасилось красным.
Первые паломники уже вошли в долину, и в тишине громко зазвучало «Славься, Царица». Когда Отшельник снова открыл глаза, воздух освещало множество свечей, отбрасывавших отблески на священническое облачение и на сияющую дароносицу под балдахином, и лицо епископа, склонившегося над ним, было совсем близко.
С превеликим трудом Отшельник встал на колени.
— Отец мой во Христе! — воскликнул он. — Взгляни, за грехи мои ко мне был послан демон…
Но тут он понял, что люди, столпившиеся вокруг, более не обращают на него внимания, а епископ и весь его клир пал на колени у ручья. Поглядев туда же, куда глядели они, Отшельник увидел, что темные воды укрывают тело Дикарки, будто покрывалом, а над ее головой сияет яркий свет; и от паломников, даже от тех, кто стоял совсем вдали, раздались молитвенные песнопения, потому что среди них было много тех, кого Дикарка вылечила и выходила и кто благодарил Господа за это чудо. А Отшельник ощутил новый страх: что он бранил умирающую святую, что поносил ее перед всеми; и этого очередного страха его слабеющее тело уже не смогло вынести, силы оставили его, ноги подкосились, и он снова упал на землю.
Все вновь пошло кругом перед глазами, и опять он видел склоненные над собой лица; но, пытаясь слабым голосом говорить о своих прегрешениях, он ощутил благодать отпущения грехов, и священный елей лег на его глаза и губы, провожая его в последний путь. Тогда к нему вернулось спокойствие, а с ним — неистовое желание увидать наконец свои псалмы, ведь он так мечтал сделать это в свой последний час. Но он уже был слишком близок к кончине, чтобы высказать это желание, а потому постарался отогнать мысль о нем. Однако оно одолевало его, и слезы катились по его лицу, а для чего-либо еще он был слишком слаб.
Лежа так, он чувствовал, как земная твердь выскальзывает из-под него, а вместо нее его принимают божественные объятия, и услышал пение множества голосов, раздававшееся с небес и смешивающееся с пением толпы паломников; и слова, которые они пели, были словами его собственных псалмов, которые он так долго держал в тайне. И его душа возрадовалась этому пению и вместе со звуками его воспарила к Божьему престолу.
Уилла Катер. Как Волкопес чуть не украл Рождество
Уилелла (для публикаций она несколько сократит свое имя) Катер (1873–1947) была писательницей очень американской, не только по рождению, но и по судьбе. С детства она очень увлекалась устными историями, но о занятиях литературой не думала: была уверена, что хочет стать врачом. Однако в семнадцатилетнем возрасте, уже проходя обучение в Университете Небраски, она написала небольшое эссе для студенческой газеты, которое так понравилось ее профессору, что он отправил его в одну из городских газет. Текст, опубликованный там, произвел на девушку, как она потом вспоминала, «гипнотический эффект» — ее стремления изменились: она станет писателем!
Катер выполнила данное себе обещание. Она стала хорошей писательницей, получила Пулитцеровскую премию сразу вслед за Эдит Уортон. Тематика ее романов и рассказов обширна: жизнь американской глубинки, красота природы, детство и взросление, разрыв связей с друзьями юности… Есть у нее и «модернизированные» религиозные сюжеты, как серьезные, так и полушуточные. С одним из них мы и знакомим читателей этого сборника.
Но в какой-то момент описываемый ею мир начал уходить в прошлое. А для современных литературоведов и издателей, время от времени устраивающих показательные извлечения из небытия полузабытых имен, Катер, похоже, недостаточно «своя»: не хватило ей какой-то скандальной нотки в личной жизни (практически отсутствующей) или активности гражданской позиции.
Это рассказ о мрачном, горьком северном крае, где мороз вечен, а снега никогда не тают, где широкие белые равнины простираются на многие мили, лишенные деревьев и кустарников, а ночные небеса становятся невыразимо прекрасными от дрожащих сполохов северного сияния, и зеленые айсберги плывут в царственном величии вниз по темным течениям голодного полярного моря. Это пустынная местность, где нет весны, а в короткое лето лишь редкая чахлая россыпь карликовых берез зеленеет вдоль скалистых протоков, через которые тающий снег течет чистой и холодной водой. Единственное, что радует глаз во всей этой пустыне, — то, что далеко за полярным кругом, прямо на краю бесконечных снежных равнин, находится большой дом из серого камня, где круглый год светят огни в окнах, а широкие залы согреты пылающим пламенем. Потому что это дом всеми любимого святого Николая, которого дети всего мира величают Санта-Клаусом.
Каждый ребенок знает, что этот дом прекрасен, и прекрасен он потому, что это одно из самых уютных мест в мире. Сразу за входной дверью расположен большой зал, где каждый вечер после окончания работы Санта-Клаус сидит у бушующего в камине огня и беседует со своей женой Мамой Санта-Клаус и Белым Медведем. Позади расположены столовая и комната, где спят Папа и Мама Санта, далее — мастерские, где изготавливаются все замечательные игрушки, и, наконец, спальня для Белого Медведя — ведь Белый Медведь должен спать в постели из чистого белого снега каждую ночь, и поэтому его комната находится вдали от отапливаемой части дома.
Но большинство мальчиков и девочек мало что знают о Белом Медведе, потому что, хотя он действительно очень важный персонаж, биографы Санта-Клауса им странным образом пренебрегают. Так часто поступают все историки: они сосредотачиваются на одной важной фигуре места или времени и забывают упомянуть всех прочих, не менее важных. Затем, через некоторое время, кто-то вспоминает людей (или, как в данном случае, не совсем людей), которых историки оставили в темноте забвения, и пытается отдать им должное. Я бы посчитал это вполне достаточной целью в жизни и значительным достижением, если б смог рассказать о Белом Медведе в соответствии с исторической правдой и убедить мир в его важности. Он вовсе не похож на медведей, которые утаскивают в лес непослушных ребят, и уж совсем не принадлежит к потомкам одной из двух медведиц, сожравших четыре десятка детей, что издевались над лысиной пророка Елисея[89]. Напротив, этот медведь — самый ласковый и добрый зверь, и он любит мальчиков и девочек больше, чем кто-либо другой в мире, кроме самого Санта-Клауса, конечно. Он живет с Папой Санта с незапамятных времен, помогая ему в мастерской, где разрисовывает лошадок-качалок, растягивает кожи для барабанов и клеит желтые парики на пупсов. Но его главная обязанность — забота о северных оленях, тех быстрых, сильных, ретивых молодых скакунах, без которых лошадки-качалки, куклы и красные барабаны никогда не доберутся до маленьких детей по всему миру.
Однажды вечером 23 декабря — точное время не имеет значения — Папа Санта сидел у огня в большом зале, выдувая дым трубки из ноздрей, в то время как румяное круглое лицо его сияло сквозь клубы, как полная луна через туман. Он находился в более приподнятом настроении, нежели обычно, поскольку занимавшая его весь год работа на складе подарков завершилась, последний гвоздь был забит, а последний слой краски высох. Все великое множество игрушек готовилось отправиться в сумки из тюленьей кожи и погрузиться в сани.
Напротив него сидела Мама Санта, дошивая последние стежки изящного кукольного платья для маленькой больной девочки, живущей где-то далеко. Мама Санта никогда не вникала, где жили разные дети: адресной книгой занимались Папа Санта и Белый Медведь. Ей хватало того, что адресаты ее подарков были хорошими детьми, и она не желала знать больше.
ebooksa