Я притворился, что согласен с ним.
— Я знаю, — моя дорогая, обратился он к жене, которая послушно села, что это касается и тебя. Ведь мы оба очень любили нашего Джеффри, правда?
— О, да, сказала она тем же безразличным тоном.
— Итак… поощряюще обратился ко мне ее муж.
— Я разговаривал с полицией, сказал я. Не могли бы вы, мистер Ганжен, добавить что-нибудь? То, о чем вы с ними еще не говорили?
Ганжен взглянул на жену.
— Есть ли у нас что-нибудь такое, Энид, моя дорогая?
— Я ничего не знаю, ответила она.
Он засмеялся и умиленно посмотрел на меня.
— Именно так и есть, сказал он. Мы больше ничего не знаем.
— Мэйн вернулся в Сан-Франциско в восемь вечера. При нем было двадцать тысяч в стодолларовых банкнотах. Откуда у него эти деньги?
— С нами расплатился один клиент, объяснил Бруно Ганжен. Мистер Натаниел Оджилви из Лос-Анджелеса.
— Но почему наличными?
— О, это такой трюк, — маленький крашеный человечек скривился в хитрой усмешке. — Профессиональный прием, как говорится. Вот, послушайте. В мои руки попадает золотая диадема древнегреческой работы, точнее, якобы древнегреческой. Найдена в Южной России, возле Одессы… тоже якобы. Правда это или нет, но диадема прекрасна…
Он засмеялся.
— И вот Джеффри везет эту диадему в Лос-Анджелес, чтобы показать ее мистеру Оджилви страстному коллекционеру. Он не говорит, каким образом нам досталась вещь, упоминает только о каких-то запутанных интригах, контрабанде, о трениях с законом, о необходимости хранить тайну. Для настоящего собирателя это лучшая приманка. Трудности так привлекают! Джеффри заинтриговывает мистера Оджилви, а потом отказывается и очень решительно принять чек. Никаких чеков! Никаких следов! Только наличные!
Такой вот трюк, как видите. Мистер Оджилви купил диадему. Вот откуда двадцать тысяч долларов у бедного Джеффри.
Он взмахнул своей розовой ручкой, покивал накрашенной головой и закончил:
— Вуаля![6] Это все.
— Мэйн вам звонил по возвращении? — спросил я.