— И это всё? Ты ненавидишь парня, потому что он рассказал клевету про тебя в школе? Белл, такое бывало с многими девушками, это обычная ситуация в старшей школе, — он развёл руками, глядя на меня, как на глупую девочку.
— Да, — я кивнула. — Но у меня был брат, который всегда стоял на моей защите. В тот же вечер, он дождался Самитьера возле школы, сломал ему нос и оставил пару синяков. Всё это видела почти вся школа. Все узнали, что Самитьер врал, и тем самым опозорил себя. А я просто стояла рядом и смотрела, и наверное, мне нравилось смотреть, как Алексу было плохо. Авторитет в школе был важен для него, он возненавидел моего брата, и потом, ночью, вместе с пятью товарищами напал на него. Их было шестеро, а Брэдли один, и все они были безжалостны в этом плане. У Брэдли было сломано ребро, сотрясение второй степени, он лежал в коме две недели, память вернулась к нему не сразу. Видел шрам у него на лице? Это друзья Самитьера оставили его. А когда мой брат лежал без сознания в луже крови, они даже не вызвали скорую помощь. Просто ушли. Уж не знаю, кто нашёл его. В больнице больше двух часов боролись за его жизнь. Ещё долго он не подавал надежд. Нам очень часто говорили, что он может не выжить. Даже когда он пришёл в себя, врачи не были уверены в его здоровье. Он сильный, — по моему лицу пробежала слеза, но я всё равно улыбнулась. — и он обещал мне, что выживет.
Лицо Тони менялось часто, он становился то угрюмым, то грустным, то злым, а моё было постоянно одним и тем же: я смешала грусть и радость, слёзы и улыбку. Вытерев остаток слезинок, я продолжила:
— А когда Брэдли поправился, мы узнали, что ему больше нельзя заниматься спортом. Мой брат — лучший футболист города, призёр по спортивным играм, победитель чемпионатов, человек, которому была обеспечена стипендия в спортивном университете Сиэтла, при условии, что он продолжит тренировки, просто теряет свои возможности. У него до сих пор мутнеет в глазах, когда он долго бегает, ему нужно постоянно пить какие-то таблетки, а ещё ходить к врачам, нельзя долго находиться на солнце, много пить спиртного, танцевать и громко петь. И так всю жизнь. Самитьер сломал её. Забрал его мечту. Всего-лишь из-за того, что в какой-то момент ему показалось, что из-за Брэда над ним посмеялись.
— Поэтому твой отец закрыл дело?
— Да.
— Он не хотел разбираться в делах человека, который уничтожил мечту его ребёнка.
— Да… А ещё он боялся, что найдёт что-то лишнее.
— Что именно? — Тони посмотрел на меня.
— Брэдли только вышел из больницы, а через три дня Самитьер умер.
— Неужели твой брат способен на это?
— Нет, я знаю его, он не такой, — я замолчала. — Я иногда думаю о том, как сильно может сломаться человек, когда потеряет свой смысл жизни. И прихожу к выводу, что с человеком может случиться что угодно. С любым человеком, но не с моим братом. Я уверена в нём на все сто процентов. Я знаю, что никогда не ошибусь в нём.
Мы ещё недолго стояли на этом переходе, смотрели на закат, что отражался в реке и окутывал весь город, на большие вышки, слушали шум машин, наблюдали за людьми снизу. Прошло немного минут, когда мы поняли, что оба держим друг друга за руку. С ним мне было хорошо. Именно в этот момент. На этом переходе. Обида на Самитьера не пройдёт у меня никогда. Может, однажды Брэдли простит его, но я не смогу сделать того же никогда. Теперь я навечно чувствовала себя виновной в испорченной жизни брата. Он, защищая меня, обрек себя на вечные страдания, он ощущает их, когда смотрит чемпионат по футболу, или приходит на ежегодные спортивные игры. По сути, он давно уже не делает это. Иногда, он говорит, что ненавидит спорт. И ненавидит всех спортсменов колледжа, всех футболистов, всех тех, кому удалось достичь своей мечты. Но при мне, он не заикается об этом. Он делает вид, что счастлив и безмятежен. Но я вижу каждую мелочь в нём, вижу отчаяние, кричащее изнутри, и в такие моменты чувствую несчастной себя. Он, мой родной брат, и у него сломана вся жизнь, из-за того лишь только, что он защищал меня.
Солнце ещё согревало своим теплом, последние лучи освещали наши с Тони лица. Руки крепко переплетались между собой. И мы чувствовали невероятно сильное притяжение друг к другу. Впервые мы поцеловались там, на высоте пятидесяти метров, на глазах у всех людей, пока солнце ещё не село за горизонт.
ГЛАВА 24
Когда папа поворачивался к окну, я приближалась к Тони, он трусил, это было заметно, я тоже была взволнована тем, что в любой момент отец повернётся и увидит, как его дочь целуется с его подопечным. Во мне всегда загорался азарт, я любила чувствовать адреналин; именно такой, обыкновенный, когда ты боишься лишь того, что родители узнают о твоих отношениях, а не того, что можешь умереть на днях.
— Что с тобой? — обратившись к Тони, резко повернулся папа, сразу после, как я отстранилась от него. — Выглядишь испуганным.
— Вспомнил… — замялся он. — Что дома, кажется, не выключил утюг.
— Ты утюгом пользуешься? — удивилась я. — Поэтому ходишь в такой мятой рубашке?
Засмеялась я одна. У отца совсем не было чувства юмора, а Тони просто боялся дать лишнего повода для подозрений.